– Громоздко, – задумчиво возразил Уваров. – Да и связка эта… Связка – ниточка между двумя отделами. Тянется поперек коридора, а по коридору люди шастают – туда-сюда, туда-сюда… Того и гляди, кто-нибудь споткнется!
– Тогда один, – сказал Барабанов. – Но такой, чтоб, как говорится, одна нога тут, другая там.
– Нехорошо получается, – подумав, вздохнул Уваров. – Год как в отделе, и как раз из кадров… Некрасиво. Вроде, собрались, пошушукались и решили свалить все на новичка.
– Валить на меня, конечно, красивее, – вернувшись к разглядыванию ногтей, хмыкнул Барабанов.
Он уже явно сказал все, что имел сказать, да и Уваров, похоже, выговорился. Подавив вздох, генерал Тульчин затушил в пепельнице окурок. Передышка кончилась, слово было за ним.
– Федосеев, – произнес он вслух то, что уже какое-то время незримо витало в воздухе. – Он работал в кадрах и перевелся в наш отдел – между прочим, по собственной настоятельной просьбе – примерно тогда же, когда мы вплотную занялись заповедником. Действуя по моему приказу, именно он, бывший кадровик, оперативно установил, что удостоверение на имя подполковника Молчанова было выдано по требованию Потапчука. И именно он выяснил, тоже очень оперативно, что работающий на одного из офицеров Федора Филипповича платный информатор Полосухин, оказывается, учился в одном классе с нашим Валерой и даже сидел с ним за одной партой. Буквально вся информация, свидетельствующая против Потапчука, получена мной от него. Вместе с тем обо всем, что касается Припятского заповедника, он, как и все старшие офицеры отдела, был осведомлен в полном объеме. Констатирую: подполковник Федосеев целиком и полностью удовлетворяет только что перечисленным Валерой требованиям. И еще вот это. – Он снял трубку телефонного аппарата и неожиданно с силой ударил ее нижним концом о край стола. Крышка отскочила, с мелким дребезгом запрыгав в направлении гипсового Феликса Эдмундовича, и покопавшись внутри, генерал предъявил подчиненным некий миниатюрный блестящий предмет, держа его двумя пальцами, как кусачее насекомое.
– Неужели жучок? – явно не веря своим глазам, восхитился Барабанов.
– Он самый, – хмуро подтвердил Уваров. – Вот зараза!
– Это еще ничего не доказывает, но… – Осторожно положив на рычаг развороченную трубку, Андрей Константинович красноречиво развел руками.
– Брать и колоть, – мрачно буркнул пребывающий в расстроенных чувствах Уваров.
Барабанов сделал протестующее движение, но промолчал: слово, как и прежде, было за генералом.
– Рано, – возразил Тульчин. – Я бы еще подождал, посмотрел, что будет дальше. Он как раз сейчас по моей просьбе опять копается в делах личного состава на предмет выявления новых связей между нашими отделами. Или между нашими сотрудниками и Молчановым – настоящим или поддельным, неважно. Интересно ведь, что он там накопает!
– Очередную дезу, – проворчал Уваров.
– Даже деза, если знать, что это именно деза, и рассматривать ее под правильным углом, может принести существенную пользу, – наставительно заметил генерал. – Что ж, товарищи офицеры, давайте заканчивать. Детали обсудим на свежую голову, а сейчас – по домам, спать. Марш, марш! И чтобы раньше десяти утра я вас тут не видел! Да, Валера, – остановил он радостно сорвавшегося с места Барабанова. – Ты не обессудь, но наблюдения с тебя я пока не снимаю. Во-первых, чтобы наш коллега раньше времени не забеспокоился, а во-вторых, не забывай, что сталось с твоим школьным приятелем. Этот вопрос, увы, пока не закрыт. И будет лучше, если наши ребята окажутся поблизости, когда этот Черный Подполковник попробует его закрыть.
– Да мне по барабану, – сказал, оправдывая свое прозвище, майор. – Я, знаете ли, уже привык.
* * *
Подполковник ФСБ Игорь Степанович Федосеев проживал в малогабаритной двухкомнатной квартире, которую делил с престарелой матерью Софьей Андреевной. Маме было под девяносто. Она уже несколько лет плохо ходила и редко покидала квартиру, а в последнее время в ее поведении начали проявляться признаки прогрессирующего старческого слабоумия. Врачи только разводили руками: что вы хотите, в ее-то годы! Зато сердце работает, как часы, да и все остальные внутренние органы в полном порядке. Так что до ста лет ваша уважаемая мамаша дотянет запросто. Вы поразмыслите на досуге: может, все-таки в интернат?..
Мысль о доме престарелых была заманчивой, но, на взгляд Игоря Степановича, решительно неприемлемой: какой может быть дом престарелых при живом, здоровом и недурно зарабатывающем сыне?! Но факты – упрямая вещь: постоянно находиться радом с мамой, как того требовало ее состояние, он не мог, а оставлять ее одну на целый день, с учетом диагноза, было просто-напросто опасно. Она дважды затапливала соседей, забывая закрыть кран в ванной, а однажды чуть не разнесла вдребезги полдома, когда, поставив на плиту чайник с водой и открыв газ, не удосужилась чиркнуть спичкой и зажечь огонь. После чего, моментально забыв о своем намерении выпить чайку, отправилась в гостиную, включила телевизор и мирно уснула. По счастливой случайности Игорь Степанович в тот момент находился дома. У него был выходной, он возился в прихожей, поправляя дверцу обувной полки, и, почувствовав запах газа, предотвратил техногенную катастрофу. А если бы он в это время был на службе?
В минуты слабости, особенно после очередного шквала бессмысленных, сплошь и рядом адресованных не ему, а неким воображаемым персонажам упреков, он частенько думал: не окажись его в тот момент дома, все проблемы решились бы сами собой. Было бы горько и больно, зато недолго – точь-в-точь, как это бывает при хирургическом вмешательстве на предмет удаления опухоли. Правда, при этом наверняка пострадали бы посторонние, ни в чем не повинные люди, да и вообще, думать так грешно и неприлично. Но что делать, если думается именно так? Он ведь не нарочно думает всякие гадости – оно само так думается, независимо от его желания…
Когда он загнал машину на свое, законное, отвоеванное с боями место во дворе – четвертое от угла, между сушилкой для белья и пнем, оставшимся на месте засохшей и спиленной в прошлом году старой липы, – было уже далеко за полночь. Летние ночи коротки; на дворе стояло начало июля, а в это время настоящая ночная темнота длится совсем недолго – кажется, только стемнело, а над восточным горизонтом уже потихонечку брезжит рассвет. Сегодня подполковник здорово задержался на службе, по приказанию генерала Тульчина заново перелопачивая файлы с личными делами сотрудников, и искренне надеялся, что за это время с мамой ничего не стряслось, а еще – что она уснула, не дождавшись его возвращения. Она теперь редко его узнавала, принимая за давно ушедших из жизни, а то и вымышленных людей, а когда все-таки узнавала, радости ему это приносило немного: мама была им недовольна. Поводов для недовольства каждый раз находилось множество, как истинных, так и воображаемых, и общаться с ней становилось все тяжелее. И ведь ничего не поделаешь: мама – это мама!
Выйдя из машины и заперев центральный замок, он проверил, на месте ли флэшка. Миниатюрный дисковый накопитель с копиями некоторых весьма любопытных файлов никуда не делся – как лежал в правом кармане пиджака, так там и остался. Вечер и добрая половина ночи пропали не зря – у подполковника снова было, чем удивить Тульчина. Строго говоря, Игоря Степановича подмывало позвонить генералу прямо сейчас, но он сдерживал этот неразумный порыв: в последнее время его превосходительство стал смотреть на него даже еще более косо, чем обычно, и лишний раз вызывать огонь на себя, срывая генерала с постели посреди ночи, явно не стоило. Тем более что информация, годами мирно лежавшая в пыльных архивных недрах, до утра никуда не денется.