Она ли?
Она — боле некому!
Побежал Яков навстречу, по сторонам с опаской озираясь. Никого! Черно кругом да пустынно... Теперь бы им только до площади торговой добраться!
Накинул на Дуняшу покрывало темное да, схватив за руку, повел за собой.
В другой-то руке, что он в кармане держал, у него кинжал был, что он готов был в ход пустить, ежели кто им поперек дороги встанет. И хоть не убивал он ране -не доводилось, верил, что не дрогнет, дабы пленницу защитить.
Дуняшу свою!
В ворота они не пошли, боясь, что их стражники ночные остановят. Сыскали в стене, что дворец окружала, лаз, да по нему и пролезли.
На улицах городских спокойней стало — тут разве что ночных злодеев встретить можно было. Но что для них злодеи в сравнении с погоней, шахом посланной! Их-то Яков менее всего опасался, не столь по сторонам смотря, сколь назад оглядываясь!
Так и шли они по темным узким улочкам, за руки взявшись, и чувствовал Яков, как подрагивают в ладони его тонкие персты спутницы его, как во тьме тихо позванивают надетые на нее драгоценности, что она не догадалась пред побегом с себя снять.
И так и дошли они, никем не замеченные, до базарной площади, где их купец Никола ждал.
А как встал он на их пути, Дуняша, испугавшись, вскрикнула, к Якову доверчиво прижавшись.
Усмехнулся Никола, к Якову обратясь.
— Это, что ли, любовь твоя ненаглядная? Чего-то уж больно она тоща! Ну да то даже лучше — не так тесно ехать будет!
И повел их тут же к повозке, что за глиняной стеной во дворе стояла. На повозке ковры персидские лежали друг на дружку сложенные. Никола верхние из них откинул да велел беглецам внутрь лезть.
Те повиновались.
Яков спутницу свою подсадил, да сам за ней на ковры полез.
А как внутрь они прыгнули, Никола сверху на повозку новые ковры набросал, да много, и, рогожей их от пыли прикрыв, веревками крест-накрест перевязал!
Тут уж совсем темно стало — так, что хоть глаз выколи! Сидят Яков и Дуняша в убежище своем тесном да пыльном, телами соприкасаясь, и от жара телесного и благовоний, что волосы Дуни источают, все боле охватывает Якова томительное волнение!
И мечтает он, что как приедут они в Россию, взять Дуняшу в жены, хоть, наверное, против будет батюшка Карл Густавович — ведь не девица она. Да только ему иной жены не надобно — пожалел он ее, как первый раз увидал, да через то полюбил. Ведь не по своей воле она наложницей шахской стала, а супротив нее — в полон татарский попав! И коли согласится Дуняша, сыграют они свадебку...
Да только прежде чем под венец ее вести, надобно еще из Персии живыми выбраться. Хоть в том он почти уж уверен — кто их здесь, средь возов, товарами груженных, да под коврами персидскими сыщет? Главное-то было из дворца шахского сбежать да не попасться — что уж позади...
Рано, только-только еще солнце купола минаретов высветило, тронулся в путь торговый караван. Закричали гортанно персиянские погонщики, погоняя ленивых волов, заскрипели на осях деревянные колеса, загромыхали железные обода по камням мостовых...
— Го-го!..
Десятки возов из дворов и переулков выкатывались в кривые узкие улочки старого города и, задевая стены домов и глиняные заборы, тянулись со всех сторон на базарную площадь, откуда начинался путь на Русь.
Бородатые, широко зевающие, обмахивающие распахнутые рты щепотью сложенными перстами, купцы приветствовали друг дружку по-русски, отчего гомон стоял, будто где-нибудь в Рязани али Пскове!
— Чаво не едем-то? Али ворота исшо не открыли?..
— Гак Никифора нету, у него-то грамоты прогонные, как же без него-то!
— Да где ж он — куды подевался злодей? Солнце вона уж встало — нам бы до жары хошь верст десять успеть проехать!
Оживлены все, радостны, чай в Русь-матушку едут!
Вот наконец Никифор объявился, коему с каждого воза мзду для визирей шахских собирали, дабы выправить охранные грамоты, что страже дорожной на каждом шагу предъявлять надобно.
— Ну ты чаво?
— А чаво?
— Да ничаво! Иде ж долго был так? Чуток еще — и жарко станет, да волы взопреют!
— Айда-айда!
Закричали погонщики, тронулись повозки и арбы. Покатил караван, вытягиваясь в длинную колонну... Пред воротами городскими вдруг остановка.
Вдоль возов стража пошла, саблями бренча. Впереди важный да толстый бек в кольчуге железной, что на солнце блестит, да в таком же шлеме островерхом. Идет, поглядывает грозно на купцов бородатых. Подле него Никифор семенит, суетится, свитки, с сургучными печатками приляпанными, развертывает, в лицо сует.
Бек морщится да руку его отоводит...
Лежат меж ковров Яков с Дуняшей, друг к дружке прижатые, — сами шелохнуться боятся! Слушают голоса неясные, что до них из-под ковров доносятся.
Да слышат, как купцы меж собой перекликаются:
— Чего стоим-то?
— Известно чего! Персы мзду требуют.
— Так давали ж уже!
— То визирям давали, а то стража городская! Они чай тоже своего не упустят!..
Все-то с купцов нажиться хотят: и визири, что поборы в казну шахскую собирают, и стража городская, а после дорожная да приграничная, и султаны, через чьи земли караван пойдет, а там уж, дале, свои, русские, мздоимцы деньгами али натурой откуп потребуют, да всяк губернатор, возы с товарами заморскими непременно разворошив, на что приглянулось ему укажет, да тут же и заберет! А возразить ему, как и иным, — не моги, или тут же сыщется причина тебя в острог упрятать, а товар в доход казне отписать. И так аж до самой Москвы и Санкт-Петербурга, отчего приезжают туда купцы с ополовиненными возами!..
К чему привыкли уж купцы и отчего хоть и ворчат, да не шибко — счас сторгуются, заплатят да дале поедут.
Но только не идет отчего-то на сей раз торговля! Что за незадача?!
— Не бойся! — шепчет еле слышно Яков Дуняше. Хоть сам не меньше ее боится!
Вдруг слышит голоса вперемежку — персиянские да русские. Да персиянские сызнова! И не далеко уж, а совсем рядом!
Чего там персы промеж себя говорят, Яков почти не понимает, да только чует, как Дуняша, услышав их, напряглась вся и задрожала, будто великий холод ее пробрал!
И слышит уж Яков голос Николы, что все иные перекрывает.
— Защитите, люди русские, — не выдайте басурманам! Христом богом заклинаю!..
Да только кто ему поможет в стороне чужой? Коль ему поможешь — себе беду наживешь да товаров и жизни самой через то лишишься! Вон стража подступила — счас бросится ослушников рубить! Их-то, может, одолеешь, коль всем миром броситься, да за ними другие прибегут, коим числа нет!