— Слышь, ты, длинный. Иди сюда, — сказал голос из темноты. — Только не вздумай дергаться. Ты у меня на мушке. Сразу пристрелю.
Санитар прошел в мертвецкую.
— Руку дай, — сказал голос. Санитар опустил вниз руку и почувствовал, как в нее ткнулась чужая, скользкая от крови ладонь.
— Тащи меня к выходу, если жить хочешь. Санитар вытянул раненого в коридор.
— Куда дальше?
— Дальше? Дальше в машину. Там машина в дальнем дворе. И этот пусть поможет. Иначе... Иначе пристрелю.
Санитары дотащили раненого до машины, посадили на водительское сиденье.
— Ключи... У меня ключи в кармане должны быть...
Нашли, вставили в замок зажигания, повернули ключ. Мотор заработал.
— Нам можно идти? — вежливо спросили санитары.
— Что? А? Идите. И держите язык за зубами. Иначе...
Санитары побежали к двери морга. Раненый тронул ногой педаль газа, проехал десяток метров и, потеряв сознание, упал лицом на баранку.
— Что теперь будем делать? — спросил младший санитар.
— Пить.
— Что?!
— Спирт пить. Дурак. До беспамятства. Только вначале пошли им карманы обшманаем. Один черт теперь здесь не работать...
Утром пришедшие на работу врачи и санитары обнаружили недалеко от ворот машину с работающим двигателем, внутри которой, навалившись на рулевое колесо, сидел мертвец. Обнаружили открытые двери в морг и в морозилку. И шесть бесчувственных тел: четыре не числящихся в ведомостях мертвеца и два мертвецки пьяных санитара.
Последним дали понюхать нашатырь и, дав возможность прочихаться, спросили:
— Что здесь произошло?
— А?
— Что здесь случилось ночью?
— Ночью? Ничего не случилось.
— А трупы?
— Какие трупы? Все трупы на месте. Согласно отчетности...
Потом приехала милиция. И снова стала задавать вопросы.
— Нет. Ничего не слышали. Потому что пьяными были...
Дверь? Нет, не открывали. Может, и стучали. Но мы не помним. Потому что выпимши были... Выстрелы? Какие выстрелы? Не знаем ни про какие выстрелы. Мы же говорим — выпили чуток и уснули...
Гранаты? Нет. Гранаты тоже не слышали. Потому что перебрали лишку...
Ну говорим же — перепили.
Нет.
Не слышали.
Не видели.
Не знаем...
Ну что вы, не понимаете, что ли?..
Тела так и не протрезвевших санитаров оставили в покое. Тела погибших от осколков гранаты неизвестных мертвецов оприходовали и оставили там, куда они пришли по собственной охоте, собственными ногами. И где и остались.
Итого еще пять трупов. К тем, что случились несколько дней назад. И к тем, что случились до них...
— Да вы что? Вы с цепи сорвались, что мочите всех подряд?! — возмутился ген... товарищ Петр Семенович, выслушав доклад об имевшем место в морге происшествии. — Вы чего добиваетесь?! Вы добиваетесь, чтобы нам милиция на хвост села? Вы добиваетесь, чтобы всех нас не те, так другие...
— Как так убиты? Опять убиты? Опять все убита? Да вы что?! Белены объелись?! Вы можете хотя бы одно дело решить без перестрелки?.. — взвился высокопоставленный противник товарища Петра Семеновича, который желал получить уворованную у Петра Семеновича информацию. — Ну что мне, у вас оружие, что ли, изымать? Или самому всех вас перестрелять, чтобы другим такого удовольствия не доставлять? Ведь третий же раз уже! Третий раз!!!
Дело, обозначенное в официальных документах как «Дело на Агрономической», продолжало обрастать мертвецами, как снежный ком снегом. И когда этот процесс взаимного уничтожения закончится и закончится ли вообще, сказать было невозможно. Никому не возможно...
Иван Иванович вернулся домой. В смысле к своему старинному приятелю, у которого нашел приют после всех случившихся с ним происшествий. Вернулся после почти трехсуточного отсутствия. Потому что ездил к очень дальним родственникам, у которых намеревался обосноваться, чтобы переждать в тьмутараканьей глуши не самый лучший период своей жизни. Но не обосновался. По той причине, что родственники, как только его увидели, испуганным шепотом поведали, что несколько дней назад к ним приходили из милиции и просили, если вдруг их троюродный племянник Иванов вдруг объявится у них или как-то еще проявит себя, немедленно сообщить участковому. Отчего принять они его не могут. Или могут, но только через участкового.
— Ты уж извини нас. Но с властями мы ссориться не можем. Ты приехал и уехал. А нам здесь жить.
— Да ладно. Я все понимаю.
— Ну а раз понимаешь, то тогда лучше совсем на порог не заходи. А то кто-нибудь увидит. И участковому капнет. Сам знаешь, какие люди сволочи бывают.
— Куда же мне на ночь глядя уходить? В лес, что ли?
— Зачем в лес? У нас на станции зал ожидания есть...
В общем, съездил...
По дороге «домой» Иван Иванович купил несколько бутылок водки, которые вносил в качестве квартплаты из расчета пол-литра в неделю за каждый квадратный метр используемой жилой площади. С тоской подумал, что опять придется пить и полночи разговаривать за жизнь, и открыл дверь переданным ему запасным ключом.
Но ни пить, ни разговаривать ему не пришлось. Потому что было не с кем. Его приятеля не было. В живых не было.
— Эй! Дома кто есть? — крикнул с порога Иван Иванович.
Ему никто не ответил.
Он прошел в комнату и сбросил на спинку стула пиджак. Потом прошел на кухню и увидел...
На кухне на коленях стоял привязанный двумя обрывками бельевой веревки к батарее хозяин дома. Вокруг него по полу растеклась большая лужа крови. И одежда была в крови. И стены были в крови. И мебель была в крови. Словно здесь резали и разделывали свинью.
Впрочем, и резали, и разделывали... Только не свинью.
Иван Иванович сел на ближайший табурет. Потому что ноги его не держали.
Как же так-то? Вторая квартира, и опять...
Хозяин дома смотрел на своего гостя мертвыми глазами. И улыбался оскаленным в предсмертной агонии ртом. Ему было весело, потому что для него в отличие от Ивана Ивановича все худшее было уже позади.
Пальцы у мертвеца были переломаны. Из-под вывернутых ногтей торчали обломки швейных игл и сапожных гвоздей. Зубы чуть не до десен были спилены крупным, валявшимся на полу напильником.
Его приятеля перед смертью пытали. Самым жестоким образом пытали...
Иван Иванович поднял напильник, посмотрел на забитую эмалью и сгустками крови шипообразную насечку, представил, как больно было, когда железо скребло по оголенным зубным нервам, и разразился проклятиями. От злости. И от жалости. Не к покойному. Который уже отмучился. К себе.