Хотя ничего еще не было известно, может, даже и кишки у него порезаны.
Сложив вчетверо ткань, Мишель прижал тампон кране.
— Лежите теперь смирно.
Более он ничем помочь не мог. И потому осмотрелся.
— Федьку ты прибил? — спросил Мишель Митяя.
— Я... — кивнул тот.
— Совсем?
— Не знаю — может, и не рассчитал, может, и вовсе... — виновато вздохнул Митяй, оглядываясь на Федьку, от головы которого по полу растекалась кровавая лужа.
— Украшения-то хоть при нем были?
— Так вон они, на столе.
И верно — на столе горкой лежали царские сокровища. Те самые, из-за которых лишился жизни Сашок и может еще лишиться Валериан Христофорович.
Мишель, сделав шаг, потянул из кучи массивное колье в форме многогранника с четырьмя крупными бриллиантами по краям и одним большим в центре.
Красота-то какая... Такое бы Анне, мимолетно подумал он, представив, как надел бы его ей на шею...
Услышал отчаянный, срывающийся крик:
— Остерегись!...
Не поняв, вскинул голову, увидел направленный ему в лицо револьвер с аккуратным черным вороненым ободком дула, с торчащим из спусковой скобы чужим, с обкусанными ногтями пальцем.
Заметил, как медленно крутнулся вправо барабан...
Успел подумать: «Надо бы в сторону...»
Но сделать ничего уже не успел...
Тот шустрый пацаненок, что был на побегушках у Федьки, а после сидел, ни жив ни мертв от страха, забившись в дальний угол, видно, воспользовавшись тем, что на него никто не обращает внимания, воровато зыркнув, ткнул руку за пояс штанов, вытащил оттуда револьвер и, прикрыв его своим телом и уставя в Мишеля, взял да и нажал на спусковой крючок!...
Самого выстрела Мишель не услышал. Он увидел яркую, застившую мир вспышку, почувствовал, как из его рук кто-то с силой выдернул колье и как что-то невозможно тяжелое, будто мельничный жернов, ударило его в грудь, медленно опрокидывая назад, как, качнувшись, потекли куда-то в сторону стены и удивленные, перекошенные ужасом липа...
И еще где-то там, на границе убегающего сознания, он различил стремительно удаляющийся силуэт Анны, таким, каким видел его в последний раз, — тонким, желанным, устремленным к нему... Будто нарисованным — светлым пятном в темном проеме распахнутой настежь двери. Как в траурной рамке...
Как же так-то? Он же обещал скоро прийти. Живым...
А его убили...
— Ну давай, давай очухивайся!...
Кто-то неучтиво лупил Мишеля Герхарда фон Штольца по щекам. Вряд ли на том свете, там, в крайнем случае, варят грешников в котлах с кипящей смолой, но по лицу не лупцуют.
Мишель Герхард фон Штольц исхитрился, перехватил и выкрутил досаждавшую ему руку.
— Ох ты, черт, здоровый! — крякнул кто-то. — Ну давай, давай, хватит мертвого изображать, хватит глазки закатывать...
Пришлось глаза открыть.
В лицо светила тусклая лампочка, подвешенная к трубе, с которой часто капала ржавая вода.
Подвал был тот же — лица другие.
Чья-то тень, заслоняя бетонный потолок и лампу, склонилась над Мишелем.
— Ну, здравствуй, что ли, беглец!
— Георгий Семенович? — глазам своим не поверил Мишель.
Лучше бы он увидел на его месте того злодея с трубой!...
— Узнал?...
— Здравия желаю! — ответил Мишель Герхард фон Штольц и, прижав руки к бокам, вытянулся в струнку. Хотя это было неудобно, потому что он не стоял, а лежал навзничь, на полу, в какой-то глубокой и холодной луже.
— Вольно, — усмехнулся Георгий Семенович.
Наверное, эта сцена выглядела бы комично, кабы ее главный герой не валялся на земле с раскроенным черепом, в который склонившиеся над ним врачи запихивали второй килограмм ваты.
— Георгий Семенович, разрешите доложить... — попытался приподняться на локтях Мишель Герхард фон Штольц.
— Лежи уж! — прикрикнул на него Георгий Семенович. — Не о чем тебе докладывать — я и так все про тебя знаю, — отмахнулся он.
Что ж он может знать?...
И чем это может грозить?...
Обдумать ситуацию Мишелю мешали посторонние копания в голове и какая-то возня справа.
Он с трудом повернул голову. Против него вдоль стены, задрав вверх руки, стояли рядком, хлюпая расквашенными носами, все его обидчики. Те, что хотели его убить. И уже почти убили...
Теперь он вспомнил все — от самого начала до трубы.
— Но как вы смогли, как успели? — поразился Мишель Герхард фон Штольц столь счастливому для него совпадению.
— Еле успели! — уточнил Георгий Семенович. — Кабы ты нам не мешал, мы бы держали ситуацию под полным контролем до самого конца. А так пришлось топтаться, как слонам в посудной лавке. Ладно хоть не опоздали.
— Спасибо, что не опоздали, — поблагодарил Мишель. Вполне искренне.
— Да ладно... Ты лучше расскажи, куда микрофон девал?
— Какой микрофон? — не понял Мишель Герхард фон Штольц.
— Тот самый... На вот, послушай!
Георгий Семенович прижал к уху Мишеля наушник.
— Слышишь?
Наушник передавал какие-то странные вздохи, шумы, скрипы и бульканья, будто его мяли пальцами.
— Что это? — подивился Мишель Герхард фон Штольц.
— Я же говорю — микрофон. Где он?
— Я его съел, — потупив взор, признался Мишель.
— Съел?! Зачем? Это ведь не сосиска, — удивленно спросил Георгий Семенович.
— Я думал, это их микрофон. И решил его уничтожить.
Мишель готов был сквозь землю провалиться. Лучше бы его убили!
— Ну все, теперь, когда будешь ходить до ветру, бери с собой сито, — тяжко вздохнул Георгий Семенович.
— Зачем это?
— Затем, что этот микрофон — казенное имущество строгой подотчетности, которое необходимо сдать по описи! Уж как хочешь извернись, а будь добр его вернуть! А если не справишься, нам с тобой такую клизму вольют!...
Хотя непонятно было, зачем вливать клизму Георгию Семеновичу, когда микрофон находится в животе у Мишеля. Странная взаимосвязь...
— Он, можно сказать, тебе жизнь спас, а ты его!...
— Так вы давно?... — начал помаленьку что-то соображать Мишель Герхард фон Штольц.
— Обижаешь, с самого начала.