Поставщик Двора рванулся было за ней, но, наткнувшись на Мишеля, плюхнулся обратно на диван.
— Прошу вас!.. Умоляю! — напряженным, изменившимся голосом сказал он. — Подите за ней! Я очень боюсь! Она может с собой что-нибудь сделать!
— А вы не сбежите? — недоверчиво спросил Мишель.
— Нет, я никуда не сбегу! — быстро ответил ювелир. — Я буду ждать вас здесь! Только ради всего святого поторопитесь!
Мишель мгновение раздумывал.
А вдруг все же сбежит?
Но не выполнить просьбы он не мог.
— Ну же! — нетерпеливо крикнул ювелир, порываясь снова встать. — Идите! Меня она теперь может не послушать! Идите — вы!.. Или пойду я!..
И снова приподнялся. И было видно, что теперь его не остановит ничто, и уж тем более револьвер!
Мишель встал и, подойдя к двери, обернулся.
— Не оставляйте ее! Ни на секунду не оставляйте! — умоляюще крикнул ювелир.
И Мишель вдруг понял, что он никуда не убежит, что он выполнит свое обещание и будет ждать его здесь, в купе. Потому что боится за дочь. Боится, что она выбросится из поезда или сотворит с собой что-нибудь не менее страшное! Он понимал ее лучше других, он знал, на что она способна, и просил помощи!
И Мишель, отбросив все сомнения, рванув дверь, выскочил из купе.
Теперь он думал лишь об одном — не о похищенных и найденных им бриллиантах — лишь о том, чтобы успеть! Он уже представлял, как Анна дергает ручку, как открывает дверь и летит в серую муть раннего утра, пропадая в черных клубах срываемого с трубы паровоза дыма. Как ее тело, встретившись с землей, переламывается пополам, как его бросает на камни насыпи, которые терзают и уродуют ее лицо, руки, ноги...
И еще он ужасался тому, что так долго раздумывал, необратимо теряя драгоценные секунды. Которых теперь может не хватить.
Быстрее, быстрее, он может еще успеть!
Он очень хочет успеть!
Он должен — успеть!..
...Теперь главное — не спешить!..
У обочины тихо затормозил большой черный «Мерседес». С выключенными фарами.
Дверца приоткрылась. Но в салоне никого не было видно, потому что там было совершенно темно. И тихо...
Вдруг из темноты салона на землю осторожно ступила нога. В черной кроссовке, завязанной черными шнурками. Встала на асфальт. И вслед за ногой из темноты «Мерседеса» выбрался человек в таком же черном, как кроссовка, комбинезоне. С черным капюшоном. С испачканным черной краской лицом. За плечами у него был раскрашенный черно-серыми пятнами рюкзачок.
Черный человек из черного «Мерседеса» сделал два шага, нырнул в ближайшие кусты и растворился в темноте безлунной ночи.
Его никто не заметил.
Он шел, чуть пригнувшись, сквозь кусты, ступая так, чтобы под ногой не хрустнул мусор. Нащупывал носком дорогу, разгребал траву и только после этого вставал на всю подошву.
Он шел медленно, крадучись, бесшумно.
Но вдруг замер. Словно наступил на взрыватель мины.
— Черт возьми! — тихо прошептал черный человек и стал подпрыгивать на одной ноге, выворачивая вверх другую.
Но даже прыгал он совершенно бесшумно.
— Какая же сволочь?! — прошептал он.
И стал шоркать ногой о траву.
Человек разгреб носком кроссовки, а потом наступил всей ногой в кучу собачьего дерьма. Которое могло обозначить запахом весь его отсюда до места путь. Особенно если по его следам пустят служебно-розыскных собак.
Такое может быть только в России — чтобы собаки позволяли себе гадить где придется! Если бы за этой неизвестной псиной, как положено, шел ее хозяин с совком, метелкой и специальным пластиковым мешочком для сбора экскрементов, то ничего подобного никогда не случилось бы!
Черный человек нашел в мусоре какую-то тряпку и долго и тщательно оттирал испачканную кроссовку.
Он очистился и пошел дальше.
Крадучись, пригибаясь, прислушиваясь к ночной тишине.
Дошел... Снял с плеча, расстегнул черный рюкзачок и вытащил из него толстую черную веревку. Пристегнул к ней черный, на три лапы, якорь. Размахнулся и бросил его куда-то вверх. Якорь не громыхнул, потому что был покрыт толстым слоем пористой резины, поглощавшей все звуки. Он лишь глухо стукнул, зацепившись за перила лоджии на третьем этаже.
Черный человек застегнул на себе черную обвязку, защелкнул на веревке подъемное устройство, конечно же, выкрашенное в черный цвет, и, нажимая на рычаг, стал подниматься вверх.
Все выше и выше.
Добравшись до лоджии, он легко перемахнул через перила ограждения, вытянул веревку и подошел к двери.
За ней было тихо.
Он сунул в замочную скважину итальянского замка отмычку и медленно нажал на ручку. Дверь открылась.
Внутри было тепло, пожалуй, даже немного жарко.
Направо стояла большая кровать. В которой кто-то тихо сопел.
Черный человек улыбнулся, отчего на мгновение вспыхнули и тут же погасли во тьме два ряда ослепительно белых зубов.
Огибая кровать, он подошел к тумбочке, бесшумно открыл ее и вытащил длинный бархатный футляр. Который сунул в нагрудный карман.
Теперь можно было уходить.
Но он не ушел сразу.
Он снял рюкзак, развязал его и вытянул оттуда что-то длинное и чуть утолщенное с одного конца. Что-то сильно напоминающее бейсбольную биту.
Он перехватил «биту» в правую руку и сделал несколько шагов к кровати. Остановился, нагнулся, увидел торчащие из-под одеяла маленький сопящий носик и такое же маленькое ушко. Поднял «биту» и... тихо раскрыв сверху оболочку, вытащил из чехла и положил на подушку букет роз. С предусмотрительно, чтобы дама случайно не поранилась во сне, обломанными шипами.
Он не мог уйти просто так. Не мог отказать себе и ей в этом маленьком сюрпризе. Когда она проснется, она найдет в своем изголовье букет роз!
Он взглянул на спящую еще раз, беззвучно вздохнул и, огибая кровать, пошел к двери, ведущей на лоджию.
Он был здесь, рядом с ней, он любовался ею спящей, но она никогда об этом не узнает.
Как жаль!
Он сделал шаг, но в этот момент его любимая завозилась, просыпаясь.
Он замер на месте, затаив дыхание.
Она не проснулась — лишь блаженно потянулась во сне, потянув на себя одеяло. Так, что оно поползло вверх, приоткрыв ее босые ножки.
Как это было мило и трогательно!
Надо обязательно укрыть ей ноги, чтобы сквозняк из открываемой им двери не застудил ее!