Иванов испугался и замер, делая вид, что все еще спит.
Но его толкнули снова, на этот раз толкнули сильнее, и он вынужден был проснуться и открыть глаза.
Перед ним стоял человек в форме надзирателя. Со знакомым лицом. Кажется, он его несколько раз видел, когда его выводили на прогулку.
Надзиратель стоял над ним и прижимал палец к губам, призывая к молчанию. Но Иванов и так молчал, потому что у него от страха перехватило горло.
— Я тв-ои дру-уг, — сказал вызубренную по-русски фразу надзиратель. — Не... кри-чи... Иванов судорожно закивал.
— На... бе-ри... чи-тай, — сказал еще одну русскую фразу надзиратель.
И протянул Иванову какой-то лист бумаги.
— О-де-нь-ся. Я при-ду че-рез пять ми-нут, — сказал надзиратель, несколько раз показав на раскрытую пятерню. И ушел, бесшумно закрыв за собой дверь.
На листе бумаги был набранный на русском языке текст. Письмо начиналось с обращения.
“Здравствуй, друг! Мы обещали тебе помочь. Сегодня мы тебе поможем. Доверься человеку, который дал тебе письмо. Делай так, как он тебе будет говорить”.
Далее шел рисунок какой-то петли, объяснения, что с ней делать, и наилучшие пожелания:
“Все будет хорошо. Мы ждем встречи с тобой”.
И постскриптум.
“Пожалуйста, уничтожь это письмо”.
И больше ничего — ни имени, ни подписи, ни обратного адреса.
Иванов, ничего не понимая, оделся. И стать ждать.
Через пять минут, которые показались ему часом, дверь открылась снова. Это вернулся надзиратель. Он быстро подошел к Иванову и оглядел его.
Арестант был одет и стоял, держа в руках письмо.
— Нет, нет, — покачал головой надзиратель. — Его надо уничтожить, — показал пальцем на письмо. Но Иванов не понимал.
— Уни-ч-то-жить! — повторил по складам надзиратель.
И снова показал на бумагу.
А-а! — понял Иванов. И решил разорвать лист.
— Нет, — опять остановил его надзиратель. — Ам-ам, — зажевал, открывая сильно рот. — Уни-ч-то-жить!
— Съесть что ли? — удивился Иванов, показывая на свой рот.
— Да, да, — обрадованно закивал надзиратель. Иван Иванович смял бумагу и засунул ее в рот. Бумага была безвкусная и сухая.
— Запить бы, — попросил Иванов. Но надзиратель его не слушал, надзиратель торопился.
— И-ди за м-ной, — сказал он, потянув Иванова за рукав к двери.
Иванов пошел.
На пороге надзиратель остановился и сунул в ладонь Иванова что-то железное.
Что?..
Иванов поднял руку и увидел гвоздь. Большой гвоздь с неестественно тонко заточенным острием и обмотанной какими-то тряпками шляпкой.
— Зачем? — не понял Иван Иванович. — Чего-то прибить надо?
Но русский словарный запас надзирателя был исчерпан, и объяснить он ничего не мог. Он — показал. Повернулся к Иванову спиной, прижался к телу и, ухватив рукой за запястье, приблизил острие гвоздя к своей шее.
— Ты чего, чего?.. — испугался Иванов.
— Я тв-ои дру-уг, — повторил надзиратель первую, с которой он обратился к Иванову, фразу. — Не... кричи...
И потащил Иванова в коридор.
— Ты что, бежать предлагаешь? — спросил его Иванов. — Я никуда не хочу бежать!
Но было уже поздно, надзиратель закрыл дверь камеры на ключ и пошел по коридору. Иванов плелся за ним — в его правой руке был зажат гвоздь, а сама правая рука, словно в тисках, зажата в руке надзирателя.
— Отпусти меня, ну отпусти, я не хочу... — скулил Иванов и предпринимал робкие попытки высвободиться.
— Я тв-ои дру-уг. Не... кри-чи, — в который раз сказал надзиратель, недоумевая, почему Иванов его не понимает, несмотря на то что он говорит по-русски. — И-ди за м-ной.
И на всякий случай локтем свободной левой руки ткнул Иванова в живот. Тот ойкнул, затих и дальше не сопротивлялся.
В коридоре было пустынно, надзиратель хорошо знал маршруты и привычки тюремной стражи. Сейчас его коллеги, обслуживающие этот этаж, остановившись возле последней камеры и привалившись к стенке, рассказывали друг другу о последнем футбольном матче, борясь со скукой и сном.
Впереди тоже никого не должно было быть, но были видеокамеры. Три видеокамеры. Проходя мимо них, надзиратель делал испуганное лицо и делал вид, что пытается оторвать от себя руку Иванова и прижатый к шее гвоздь.
Он был уверен, что сейчас его никто не видит, потому что охранник, который должен следить за мониторами, пьет кофе из термоса и разворачивает принесенные из дома бутерброды. Потому что всегда в это время пил кофе и ел бутерброды. А когда занимаешься столь ответственным делом, наблюдать за тем, что происходит на экранах трех десятков мониторов, затруднительно, и уж коли есть охота смотреть, то лучше смотреть в те, что показывают лестницу и коридор, по которым в дежурку может нагрянуть с проверкой начальство.
Понять охранника и понять надзирателей можно — побег из этой тюрьмы считался невозможным, еще никто и никогда из нее не сбегал, что сильно расслабляло привыкший к спокойной жизни персонал.
Но гримасничать все равно нужно было, потому что потом, когда все вскроется, видеозапись обязательно просмотрят и увидят, как заключенный из двадцать шестой камеры толкает впереди себя испуганного надзирателя, приставив к его шее, туда, где под кожей вздрагивает артерия, остро заточенный гвоздь, и как надзиратель, боясь смерти, пытается оттянуть от себя его руку.
Вот что увидит тот, кто прокрутит эту видеопленку после.
Что должен увидеть...
До места оставалось совсем немного, когда жизнь внесла в четко проработанный план свои коррективы. Надзиратель учел все — болтовню своих коллег, поздний ужин охранника, но он не мог предусмотреть случай...
Навстречу Иванову и захваченному им надзирателю по коридору, который поворачивал налево, шел вдруг решивший проверить посты корпусной. Он почти никогда не проверял посты, потому что предпочитал спать, но именно сегодня ему не спалось.
Надзиратель первым услышал стук шагов и мгновенно понял, что сейчас, через десять, пятнадцать, может быть, двадцать секунд из левого коридора кто-то выйдет и увидит... Увидит его и Иванова. Поймет, что происходит... И тут же поднимет тревогу!..
Надзиратель дернулся назад, но сразу понял, что убежать не удастся — некуда бежать! И негде спрятаться — позади был длинный и совершенно пустой коридор!
Шаги приближались...
Надзиратель растерялся. Но... вдруг собрался. И... решился.
“Леваки” нашли очень удачную кандидатуру. Приобретенные в далекой бунтарской молодости навыки вдруг спустя десятилетия сработали. Он вспомнил занятия, на которых обучал молодежь приемам рукопашного боя, вспомнил жесткие стычки с органами правопорядка, в одной из которых он убил полицейского... Вспомнил собственные, на случай неожиданной встречи с противником, рекомендации, вспомнил, как говорил, что тот, кто хочет победить, должен нанести удар первым!