Мгновенно вспомнил, как выглядит коридор за углом, сообразил, что там, за поворотом, где стучат чужие шаги, установлена видеокамера.
Черт — видеокамера!...
Но, может, и к лучшему, что видеокамера! Потому что, если что-то делать, лучше это делать перед ней, чтобы отвести от себя все возможные подозрения!
Да, именно так!
И надзиратель решился!..
Сделав шаг, он приблизился к углу, встал, прижавшись плечом к стене, и прижал к ней Иванова. Тот не сопротивлялся, тот был как вата. И очень хорошо, что как вата, потому что, если бы он упирался, ничего бы не вышло.
Надзиратель ждал, слыша не ушами, всем телом слыша приближающиеся шаги.
Вот сейчас, через мгновенье, идущий им навстречу человек покажется из-за угла. Сейчас...
Шаги сбили свой ритм, человек чуть притормозил, собираясь повернуть направо.
Сейчас!..
Из-за угла показалась выброшенная вперед нога и в то же самое мгновенье показалось тело.
Повернувший в коридор корпусной вдруг совершенно неожиданно увидел перед собой каких-то людей — одного и стоящего за ним другого. Стоящего неестественно близко, практически вплотную.
Он не успел понять, кто они и что тут делают. Чья-то рука ухватила его за одежду и сильно потянула вперед, так, что он стал падать...
Корпусного схватил и сильно дернул на себя свободной левой рукой надзиратель. А когда потерявший равновесие и падающий корпусной приблизился к нему, он толкнул его чуть вбок, меняя траекторию падения, оторвал от своей шеи руку Иванова, развернул ее так, чтобы гвоздь был направлен в лицо падающего человека, и сильно двинул кулак Иванова вперед!
Гвоздь угодил в подбородок, соскользнул и ткнулся в шею корпусного — в гортань. Ошалевший от боли, от хлынувшей в горло крови корпусной даже не вскрикнул. Но он был еще жив. И тогда надзиратель, оттянув руку Иванова на себя, выдернул гвоздь из раны и снова сильным толчком вогнал его в шею, стараясь угодить в артерию.
Он попал, потому что по нему и по Иванову хлестанула струя алой крови.
Корпусной стал падать вперед, но надзиратель специально отодвинул его от себя. Так, чтобы тот попал в обзор камеры слежения. Чтобы было видно, в чьих руках находится гвоздь, и было видно ужас на его, надзирателя, лице, и было видно, как он сопротивляется, пытаясь сдержать руку убийцы...
Корпусной упал на колени и упал лицом в пол.
Теперь надо было спешить.
Надзиратель, испуганно оглядываясь на Иванова и на мертвого корпусного, пошел по коридору. Пошел в служебный туалет, от которого у него были ключи.
Кивнув, словно выполняя команду преступника, он вытащил ключ, сунул его в замочную скважину и открыл дверь.
В туалете было одно небольшое забранное решеткой окно. И не было видеокамер.
— Туда! — показал надзиратель на окно. — Пойдешь туда!
Но Иванов не понимал. Он не мог прийти в себя после убийства корпусного. Он смотрел на свою мокрую по самое плечо правую руку и пытался стереть с лица чужую кровь.
— Ну, пошел, пошел! — толкал его в сторону окна надзиратель.
Но Иванов был невменяем.
— Идиот! — тихо сказал надзиратель и, отойдя от Иванова и подпрыгнув, что есть сил рванул решетку на себя.
Решетка подалась, потому что была расшатана. Им расшатана, заранее расшатана.
Надзиратель дернул еще раз, и решетка вывалилась из стены.
На всякий случай он обтер прутья в том месте, где держал их пальцами, рукавом и подтащил Иванова к стене.
— По-и-дешь пря-мо! — сказал он последнюю и самую главную из выученных русских фраз: И показал направление. — Пря-мо... пря-мо!
Иванов замотал головой.
Но надзиратель встал На колени и, схватив, приподняв, — поставил ногу Иванова себе на спину. После чего стал подниматься.
Боясь упасть, Иванов схватился за подоконник. Надзиратель, рванувшись от пола, поднял его еще выше, буквально выталкивая в окно.
Не имея возможности сопротивляться и не сопротивляясь, Иванов вполз на широкий, почти метровый, подоконник. Он сидел, скрючившись в три погибели, с трудом помещаясь в тесном объеме окна, заткнув его своим телом, как пробка бутылку.
— Туда, туда! — показывал надзиратель.
Иванов понял и опустил вниз ноги. Теперь он висел в окне, высунувшись ногами наружу и налегая на подоконник животом.
— Прыгай! — показал надзиратель. — Прыгай вниз!
Но Иванов замотал головой. И стал цепляться левой рукой за стену. Левой, потому что в правой у него все еще был зажат гвоздь.
Больше надзиратель ничего не показывал. Он схватил Иванова за правую руку и ударил кулаком по левой, по кончикам пальцев. Иванов взвизгнул от боли, отпустил левую руку и отшатнулся назад. Но он не упал, он продолжал висеть животом на подоконнике, удерживаемый надзирателем за правую руку.
Не просто так удерживаемую, а с умыслом удерживаемую.
Надзиратель не хотел отпускать Иванова просто так, ему нужны были гарантии, нужно было алиби!
Он все как следует прикинул, встал поудобней, вывернул кисть Иванова, разворачивая гвоздь в свою сторону и, прежде чем Иванов что-то понял, с силой дернул руку с гвоздем на себя.
Острие гвоздя, легко проткнув кожу и мышцы, вошло ему в щеку, на косую проткнув челюсть и выйдя где-то возле подбородка.
Надзиратель вскричал, не играя, а по-настоящему, потому что было больно. Отпустил руку Иванова и со всей силы, как будто забрасывал в баскетбольную корзину мяч, толкнул голову беглеца от себя, толкнул в окно.
Иванов потерял равновесие и, вывалившись из окна, полетел вниз. Он бы никогда, ни при каких обстоятельствах не решился на такой прыжок, но его не спросили...
Он рухнул вниз на два этажа и шлепнулся на крышу примыкавшего к корпусу здания. Ему повезло, он не разбился, впрочем, и не должен был разбиться, потому что крыша была плоская и была покрыта не железом или черепицей, а мягким кровельным материалом.
Иванов упал и остался лежать. Он лежал так минуту или две, пока не услышал голос — дикий голос раненого надзирателя, который звал на помощь. Потом он услышал далекие свистки и вдруг пронзительно покрывший все звуки вокруг вой сирены.
Тогда он испугался, потому что понял, что сейчас его поймают и, возможно, вернее, наверняка будут бить.
Он встал на ноги и пошел в сторону, которую ему указывал надзиратель. Вначале он шел, потом быстро шел, потом побежал. Он пробежал весь корпус и замер на краю здания. Впереди ничего не было, впереди была пропасть — крыша обрывалась, внизу был кусок внутреннего тюремного двора и был высокий забор.
Пути дальше не было.
“Как же так, — подумал Иванов. — Зачем он меня сюда посылал...”