— Говорите, всем известно? Мне это неизвестно, равно как никому из медиков, которые потрудились меня осмотреть, в отличие от глупого мошенника, который распространяет недобрые слухи. Да вот я вижу в этом зале хирурга, который меня осматривал. Я имею в виду вас, сэр! — Он указал на Элиаса. — Встаньте и скажите господам, есть ли у меня недуг, который может привести к помутнению рассудка.
Элиас не хотел вставать, но Эллершо продолжал настаивать, и окружающий гул недовольства показался мне угрожающим.
— Тебе лучше это сделать, — сказал я.
Элиас поднялся и прочистил горло.
— Я осматривал этого джентльмена, — объявил он. — И не обнаружил никаких признаков болезни, о которой здесь говорилось, да и никакой другой болезни, которая могла бы привести к помрачению рассудка.
Присутствующие снова зашептались, и Эллершо восстановил порядок, ударив о трибуну толстенной книгой, как председательским молотком.
— Вот видите! — воскликнул он. — Слухи беспочвенны. А теперь, если позволите, перейдем к обсуждаемому вопросу, а именно к ситцу, произведенному на станке, о котором говорит Форестер. — Он повернулся к названному джентльмену. — По меньшей мере вы должны позволить нам изучить эту ткань. Вы говорите, она так же хороша, как индийский текстиль, но мы не можем принять подобное утверждение на веру — а что, если это грубая тяжелая материя, которую отвергнет публика? Сто раз уже говорили, что изобретен новый станок, который положит нам конец, но до сих пор ни один из них гроша ломаного не стоил.
Форестер попытался остановить Эллершо, но дородный мужчина оттолкнул его и ухватил рулон ткани своими большими руками. Он осмотрел ткань, потер ее пальцами, посмотрел на свет и даже понюхал ее. Потом надолго задумался.
— Даже вы, сэр, человек, который стоял на моем пути, должны признать, что это точно такая же ткань, — сказал Форестер срывающимся от волнения голосом. — Вы можете назвать хоть одно отличие?
Эллершо покачал головой.
— Нет, сэр, не могу, — ответил он.
Однако я знал, что самое интересное еще впереди, так как не слышал в его голосе уступки. Мне показалось, что Эллершо скрывал улыбку, а когда заговорил, его голос звучал громко. Это был не частный разговор, он говорил, словно актер на сцене.
— Я не могу назвать отличия, — добавил он, — потому что это индийская ткань, болван. Вы только зря отняли у нас время всей этой чепухой.
Зал снова зашумел, но Форестер попытался восстановить порядок.
— Если образец так схож с оригиналом, что даже великий знаток Эллершо не может их различить, разве это не свидетельствует о ценности материи?
Теперь Эллершо громко и отрывисто рассмеялся:
— Вас одурачили, сударь. Кто-то пошутил над вами. Я вам говорю, это индийская ткань. Если бы вы были настоящим человеком Крейвен-Хауса, если бы прослужили столько лет в Индии, сколько прослужил я, вы бы это знали. — Он раскрутил рулон фута на два и продемонстрировал залу. — Джентльмены, даже не прикасаясь к ней, разве вы не видите, что Форестер ошибается?
В зале наступила тишина, все пристально рассматривали ткань. Что именно они должны были видеть? Вот уж понятия не имею. Потом кто-то выкрикнул:
— Эту ткань красили в Индии! Я знаю этот рисунок.
— Да-да! — воскликнул кто-то другой. — Ни одна красильня на этом острове не сможет повторить такого рисунка. Это индийская ткань.
Все словно с ума сошли. Будто прозрели, а те, кто не прозрел, делали вид. Они показывали пальцем и смеялись. Улюлюкали.
В отличие от Форестера, Эллершо удалось быстро их утихомирить. Видимо, в зале осознали важность случившегося. Форестер по-прежнему стоял на возвышении, но выглядел растерянным и смущенным. У него пылало лицо, дрожали руки и ноги, и казалось, что больше всего на свете ему хотелось убежать от этого унижения, но побег означал бы еще большее унижение.
Как такое могло случиться? Я вспомнил об Аадиле, индийском шпионе, который делал вид, будто служит Форестеру. Несомненно, этот провал — его рук дело. Форестер мечтал о станке, который подорвал бы торговлю с Индией. Индийский шпион ответил тем, что саботировал планы Форестера. Он делал вид, будто приобретает местные ткани, а на самом деле это был просто индийский текстиль. Он знал, что минута разоблачения придет.
— Друзья, друзья, — произнес Эллершо, — призываю вас к порядку. Все это вовсе не смешно, а скорее поучительно. Мистер Форестер прав в том, что до нас доходили слухи об этих новых станках, и он прав, что проявил бдительность. Можно ли винить его в том, что какие-то нечистоплотные мерзавцы обманули его, стремясь извлечь выгоду из его невежественности? Мистер Форестер напомнил нам, что мы должны оставаться начеку, и за это мы ему благодарны.
Меня поразило, как быстро Эллершо взял все в свои руки. Зал взорвался одобрительными возгласами и аплодисментами, и, к моему большому удивлению, Форестер смог удалиться с честью. Скорее всего, он будет вынужден выйти из состава совета, но, по крайней мере, он сохранил некое подобие достоинства.
Как только Форестер удалился, Эллершо снова вернулся на трибуну.
— Знаю, что сейчас не моя очередь выступать, но раз уж я здесь, позвольте мне сказать несколько слов.
Ведущий заседание бодро закивал. Эллершо был теперь героем. Даже если бы он попросил разрешения поджечь зал, ему бы позволили.
— Джентльмены, я говорил правду, когда призывал к бдительности относительно этих новых станков, но, возможно, я себя перехвалил. Как видите, я был бдителен. И слухи о подобном станке не беспочвенны. Действительно, существуют чертежи такого станка. Конечно, он не способен производить ткань, идентичную индийской, но это уже шаг в том направлении. Полагаю, что в интересах нашей компании не дать такому станку хода, иначе последующие станки будут более совершенными и рано или поздно станут представлять угрозу нашим рынкам. Именно по этой причине мне с большим трудом удалось завладеть единственной сохранившейся копией чертежей такого станка. — Он достал из кармана небольшую книгу в четверть листа.
Даже с заднего ряда, где мы сидели, было видно, что это та самая тетрадь, которую я отдал Дивауту Хейлу сегодня утром.
— Мне известно, что в последнее время моей работой были не совсем довольны, — продолжал Эллершо. — Многие считают, будто я сделал не все, чтобы сорвать планы шерстяного лобби и не допустить принятия закона, который, безусловно, затруднит наше существование на долгие годы. Я считаю, что это не так. Я не прекращал ни на минуту борьбу против этого закона, но выше головы не прыгнешь, у производителей шерстяных тканей тесные связи с парламентом, которые насчитывают не один десяток лет. Уверен, мы отыграем потерянные позиции, а пока нам многое предстоит сделать для расширения рынков, которые еще для нас открыты, и упорно охранять наши права и привилегии. Полагаю, не дав ходу этому изобретению, я доказал свою состоятельность.
Публика была с ним явно согласна, так как раздались одобрительные возгласы и крики «ура». Эллершо купался в лучах славы, а когда наконец вновь установилась тишина, был готов к заключительному аккорду.