Я выразил горячую благодарность за то, что он так щедро делится со мной своей мудростью, и острое желание продолжить знакомство с его философией порядка. Блэкберн разразился длинной лекцией, которая изредка прерывалась моими восторженными замечаниями. Он говорил больше часа, и хотя понятие серийности было и вправду интересным, оно оказалось жемчужиной в его интеллектуальной короне. Его идеи редко выходили за рамки философии почтенной матроны типа «всему свое место и все на своих местах» или «чистота — лучшая красота». Но не этими банальностями Блэкберн был примечателен. Во время разговора он передвигал наши кружки с элем, чтобы они стояли ровно. Вынимал из карманов их содержимое, раскладывал ровными рядами и убирал на место. Постоянно одергивал рукава — мол, есть некая формула, определяющая, насколько рукав сорочки должен быть длиннее рукава камзола, и эту пропорцию необходимо соблюдать всегда.
Короче говоря, я убедился в том, что давно подозревал, а именно: его тяга к порядку свидетельствует об определенном расстройстве психики, возможно вызванном гуморальным дисбалансом. Мне также стало ясно, почему, когда я пытался разговорить его о допущенных ошибках, он отказывался говорить плохо о том, что происходит в Ост-Индской компании. Вполне возможно, он был нетерпим к беспорядку, когда сталкивался с ним, но его преданность была несокрушима. У меня не было другого выбора, как развязать его язык неким иным способом.
Я извинился, сказав, что мне необходимо облегчиться, но делать это на глазах у всех не хотел. Он отнесся к моим чувствам с пониманием и одобрением. Я удалился, но не для того, чтобы отлить, а проверить другие возможности.
На кухне, куда я вошел, девушка-подавальщица ставила кружки на поднос.
— Я хочу извиниться за грубое поведение моего знакомого, — сказал я. — Он слишком озабочен опрятностью во всем, а ты, я уверен, не хотела ему зла.
Девушка присела в реверансе.
— Вы очень добры.
— Дело не в моей доброте, а в простой вежливости. Не думай, будто я одобряю такое отношение к тебе. По правде сказать, я знаю его по службе, и мы скорее не друзья, а соперники. Скажи, как тебя зовут, милая.
— Энни, — сказала она и снова сделала реверанс.
— Энни, не могла бы ты сделать мне одолжение. Естественно, я тебя отблагодарю.
Теперь она смотрела на меня насмешливо.
— Какое такое одолжение, сэр?
— Мой знакомый слишком осмотрителен, когда дело касается пива. Он никогда не перебирает свою меру, а мне необходимо, чтобы у него развязался язык. Не могла бы ты добавить немного джина в его эль? Так, чтобы он не заметил, но при этом достаточно, чтобы ударило в голову.
Она хитро улыбнулась, но тотчас опять напустила серьезный вид.
— Не знаю, сэр. Разве хорошо так поступать с джентльменом, который ничего не подозревает?
Я достал шиллинг:
— Так лучше?
Она взяла монету:
— Гораздо лучше.
Я вернулся за стол, а девушка принесла нам новые кружки с элем. Мы беседовали на отвлеченные темы, пока он потягивал эль, смешанный с джином, и через какое-то время по его речи и движениям стало понятно, что джин ударил ему в голову. Я решил испытать удачу.
— Для человека, который так ненавидит беспорядок, должно быть тяжело служить в Крейвен-Хаусе.
— Да, временами бывает, — сказал он заплетающимся языком. — Там творится полно беспорядков. То бумаги подошьют не в ту папку, то вовсе не подошьют, несанкционированные расходы. Однажды, — он понизил голос, — человека, который выносил ночные горшки, убили по дороге на службу, и той ночью горшки так никто и не вынес. А всем было наплевать. Грязные скоты.
— Ужас. Просто ужас, — сказал я. — А что еще?
— А вот что. Вы не поверите. Один из директоров, не скажу, кто именно, и предупреждаю, это лишь слухи, не знаю, правда это или нет. Но люди говорят, будто он подтирается полами своей сорочки, а потом ходит себе как ни в чем не бывало.
— Но не все же люди в компании столь отвратительны.
— Не все? Нет, конечно, не все столь отвратительны.
Пришла подавальщица с новыми кружками эля. Она весело мне подмигнула, давая знать, что повторила проделку с его элем.
— Мне кажется, я нравлюсь этой шлюшке, — сказал Блэкберн. — Вы видели, как она подмигнула? Видели?
— Видел.
— Точно, я ей нравлюсь. Но я с ней и рядом не лягу, если она сначала не помоется. Как мне нравится смотреть, мистер Уивер, когда женщины моются. Это мне нравится больше всего на свете.
Он пил и продолжал перечислять различные преступления против гигиены, о которых ему довелось слышать. Когда его язык стал совсем заплетаться, я забеспокоился, смогу ли удерживать беседу в нужных мне рамках, и решил действовать чуть более решительно, но так, чтобы не спугнуть его.
— А в других областях? Как насчет неопрятности помимо личной гигиены? Например, в ведении бухгалтерских книг.
— А, ошибки в бухгалтерии. Да пруд пруди. Повсюду, на каждом шагу. Можно подумать, у нас в Крейвен-Хаусе сонмы невидимых слуг, таких волшебных духов, прибирают за всеми. И это не только ошибки, — сказал он и подмигнул.
— Не может быть!
— Да-да. Вы, конечно, свой человек, но я слишком много болтаю.
— Но вы ведь не можете на этом остановиться. Было бы слишком жестоко начать и не закончить свою мысль. Мы ведь друзья, прошу вас, продолжайте.
— Да-да. Я вас понимаю. Это как с принципом серийности, верно? Если начинаешь, надо продолжать. Похоже, вы выучили урок.
— Выучил. И вы должны мне рассказать, что собирались.
— Вы слишком настойчивы, — заметил он.
— А вы ломаетесь, как кокетка, — сказал я как можно добродушнее. — Вы ведь не оставите меня мучиться.
— Конечно не оставлю. Наверное, все же могу вам рассказать кое-что еще. — Он прочистил горло. — Ваш патрон, чье имя не стану называть для безопасности, так вот, однажды он обратился ко мне — ему было нужно вывести из оборота компании значительную сумму для своих личных нужд и не учитывать ее в книгах. Он сказал, что казначей компании уже согласился, и теперь нужна была моя помощь, чтобы скрыть недостачу. Деньги эти требовались якобы для некоего важного проекта на благо компании, но больше он сказать ничего не мог, и я сразу решил, что под проектом имеется в виду либо игорный, либо публичный дом. Естественно, я ему отказал.
— Почему?
— Действительно, почему? Во-первых, подделывать бухгалтерские книги — это чудовищное преступление. Но насторожило меня не только это. Бывший главный казначей Хорнер неоднократно помогал вашему патрону, и его преданность была вознаграждена тем, что он отправился до конца своих дней служить в Бомбей. Чтобы избежать подобной благодарности, я решил не проявлять особой преданности. Мне кажется, климат Индии не очень мне подойдет.