— А как же эта недостающая сумма? Эллершо обошелся без нее?
— Ну что вы. Я довольно скоро обнаружил недостачу. Они попытались замести следы, но меня нелегко обвести вокруг пальца.
— И вы об этом заявили?
— В компании, где преданность вознаграждается ссылкой в самый чудовищный климат на земле, лучше придержать язык. Я предпочел замести следы так, чтобы никто никогда никаких концов не сыскал. Сам я ни за что бы не пошел на преступление, сэр, но раз преступление совершилось, решил, что сгладить кое-какие вещи не большой грех.
Я задумчиво покивал:
— Интересная история! Наверняка есть и другие.
— Ну, — сказал он, — была пара вещей, которые мне не нравились и раньше, до этого, так сказать, дела Грин-Хауса. Но говорить о тех давних делах не могу.
— Прошу вас, расскажите.
Он покачал головой.
Я решил, что пришло время нарушить приказ мистера Кобба. Тот сказал, что я не должен сам начинать разговор на эту тему, но стратегический маневр представлялся мне оправданным: разум моего собеседника был так затуманен алкоголем, что в случае необходимости я, вероятно, сумею убедить Блэкберна, будто он ослышался.
— Вы имеете в виду случай с Пеппером? — спросил я.
Он побледнел и выпучил глаза.
— Что вам об этом известно? — тихо спросил он. — Кто вам рассказал?
— Кто мне рассказал? — сказал я со смехом. — Да об этом все знают.
Он схватился за край стола.
— Все знают? Говорите, все знают? Кто рассказал? Как он об этом узнал? О, мне конец. Все кончено.
— Успокойтесь, — сказал я. — Прошу вас, мистер Блэкберн. Вы меня превратно поняли. Не понимаю, почему вас так огорчило упоминание об импорте перца. [1]
— Так вы сказали «перец», специя?
— Ну да, я лишь хотел сказать, что Ост-Индская компания когда-то торговала исключительно перцем, а переключение на текстиль и чай было настоящим организационным подвигом.
Он перестал хвататься за стол.
— Да, конечно. — Он с жадностью отпил из кружки.
Момент настал, и упускать такую возможность было бы глупо.
— Ну да, я имел в виду специю, сэр. Специю, и ничего больше. — Я непринужденно откинулся назад и прислонился спиной к стене. — Но прошу, расскажите мне. Что именно вам послышалось.
Я рисковал и прекрасно отдавал себе в этом отчет. Я затеял опасную игру, правил которой не знал. Он мог догадаться, что я обманул его, загнал в ловушку и вынудил признаться — в чем именно, я еще не понимал, — и настроиться против меня. Или мог все же поддаться на уговоры.
Он покачал головой.
— Простите, — сказал он. — Это несущественно.
— Несущественно, — повторил я как можно более веселым тоном. — Несущественно, говорите. Отчего же вы так страшно огорчились, сэр?
— Ничего существенного, поверьте.
Я придвинулся к нему.
— Полно, мистер Блэкберн, — сказал я мягко. — Мы ведь доверяем друг другу, и вы разожгли мое любопытство. Расскажите, о чем вы подумали.
Он снова отхлебнул из кружки. Не знаю, почему он решил рассказать. Может быть, виноват был алкоголь или чувство солидарности, или он полагал, что раз уж проговорился наполовину, стоит рассказать все, чтобы затем похоронить эту историю еще надежней. Как бы то ни было, он тяжело вздохнул и отставил кружку.
— Есть вдова.
— Какая вдова?
— Месяцев пять или шесть назад я получил запечатанное письмо с клеймом совета директоров. В письме не упоминался никто из директоров, а стояла лишь печать совета. Там говорилось, что я должен оформить ренту вдове — сто двадцать фунтов в год — и не говорить об этом никому, даже на совете, поскольку это большой секрет и враги компании могут использовать его против нас. Еще в письме было сказано, что, если об этом деле станет известно, я лишусь своего места. У меня нет оснований сомневаться в правдивости этой угрозы. За выплату отвечал все тот же Хорнер, это было последнее, что он сделал в должности главного казначея, после чего отправился прямиком в этот азиатский ад. У меня не было иного выбора, как подчиниться, иначе меня ждала бы самая прискорбная участь.
— Вдову звали Пеппер?
Мистер Блэкберн облизнул губы и отвел глаза. У него пересохло горло, и он с жадностью отхлебнул из кружки.
— Да. Ее зовут миссис Абсалом Пеппер.
Несмотря на все мои усилия и еще две кружки укрепленного эля, я не смог уговорить мистера Блэкберна рассказать мне что-нибудь еще. Он знал только, что миссис Пеппер была вдовой, чье содержание совет директоров решил взять на себя. Она жила в деревне Твикенем, под Лондоном, где у нее был дом на недавно построенной улице Монпелье-роу. Больше он ничего не знал, за исключением того, что ее положение было уникальным и необъяснимым. Компания никому не выплачивала годовой ренты, даже директорам. Пеппер не имел никакого отношения к Ост-Индской компании, однако они выписали его вдове солидную ренту и относились к делу как исключительно деликатному.
Я продолжал давить на него, как только мог, но вскоре стало очевидно, что больше ему ничего не известно. Но передо мной появилась дорожка, которая могла бы привести к разгадке тайны, столь желанной для Кобба, а вполне вероятно, и к свободе моих друзей. Сам я и не чаял освободиться от этого хлопотного предприятия, но надеялся, что полученные о Пеппере сведения помогут снять бремя с моего дяди.
Когда я закончил допрос, мистер Блэкберн был слишком пьян, чтобы самому добраться до дома, — собственно, он едва мог стоять на ногах. Я посадил его в наемный экипаж и отправил домой с надеждой, что кучер довезет его куда надо за данные ему деньги, а не ограбит беднягу по дороге.
Я и сам порядком накачался пивом и соображал не вполне ясно, но час был еще не поздний, и я подумал, не нанести ли визит мистеру Коббу и сообщить ему о последних известиях. Но сначала мне нужно было обдумать положение и определить, стоит ли это делать, поэтому я вернулся в таверну, сел у камина и стал допивать последнюю кружку. Сидя так и размышляя, я отказался от своего намерения, ибо голова моя прояснилась достаточно, чтобы вспомнить: я служу мистеру Коббу не больше, чем мистеру Эллершо. Я служил самому себе, и моей главной задачей было высвободиться из этой темной паутины. Я никому ничего не буду рассказывать, пока это возможно.
Я подозвал сговорчивую юную Энни и попросил ее принести перо и бумагу, а затем написал две записки. Первая записка предназначалась мистеру Эллершо, и в ней я написал, что не смогу появиться в Крейвен-Хаусе на следующий день, так как слег с кровавым поносом — на эту идею меня вдохновила беда несчастной девушки-подавальщицы. Когда человек заболевает простудой или у него нестерпимые боли, он зачастую получает массу непрошеных медицинских советов, поэтому я придумал себе болезнь такую неприятную, что она исключала любые вопросы.