Мигель дал ее кофе, а теперь Аннетье дала ей вина. Все вокруг потчуют ее напитками, чтобы добиться своих целей. От этой мысли ей сделалось грустно, и все равно Ханна не могла забыть восторга, который у нее вызвал кофе Мигеля. Она была рада, что узнала истинную природу этого плода; ей нравилось, что кофе делал ее оживленной и энергичной. Словно она открыла свое второе «я» или, правильнее сказать, кофе изменил ее личность. То, что было на поверхности, ушло на дно, а то, что она подавляла, выплеснулось наружу. Она забыла о сдержанности и скромности, и ей нравилось, что она освободилась от этих оков.
Возможно, впервые она поняла, какой ее всегда видел Мигель: тихой, глупой, тупой. Его не привлекали эти добродетели иберийских женщин. Ему нравились плутовки, как Аннетье или его распутная вдова. Впрочем, она тоже может быть распутной. От этой мысли она чуть не рассмеялась громко. Конечно, она не может быть распутной, но она может хотеть быть распутной.
Аннетье вышла из кухни и стояла на пороге, глядя на пустой бокал, как того и ожидала Ханна. И Даниель, и Мигель ушли по своим делам, поэтому девушка села за стол, как обычно, когда они оставались одни, налила себе вина из графина и выпила его залпом, явно не заботясь, насколько развяжется ее собственный язык.
— У вас с сеньором была вчера приятная беседа? — начала она.
Ханна улыбнулась:
— Ты не подслушивала за дверью?
Лицо Аннетье на миг стало злым.
— Вы говорили на своем языке и слишком быстро. Я не поняла ни слова.
— Он просил меня никому не рассказывать о происшествии. Уверена, тебе он сказал то же самое.
— Сказал, но мне он не дал никакого особого зелья, чтобы сделать меня послушной. Вероятно, он больше уверен в моем молчании.
— Вероятно, — согласилась Ханна. — Вероятно, ты тоже не уверена в моем молчании. Ты это хотела узнать? Ты хотела узнать, сказала ли я ему о вдове.
— Я бы и так узнала, если бы вы сказали о вдове. Это уж точно. Я по вашему лицу вижу, что не сказали, но что-то такое вы все же сделали.
Ханна промолчала. Она опустила глаза, почувствовав знакомый прилив стыда, охватывавший ее, когда она кого-то перебивала или встречалась взглядом с гостем мужа.
Аннетье подсела к Ханне вплотную и взяла ее правую руку обеими своими.
— Вам стыдно оттого, что вы говорили с сеньором наедине? — спросила она сладким голосом, глядя своими красивыми зелеными глазами прямо Ханне в глаза. — Думаю, нет ничего дурного в том, если вам нравятся такие невинные беседы. Наши женщины делают это каждый день без всякого для них вреда.
Она сжала Ханне руку. Именно такая Аннетье впервые вынудила Ханну рассказать ей свои секреты. Теперь Ханну не проведешь.
— Я не вижу ничего плохого в том, что разговаривала с ним. Я могу говорить все, что хочу и кому хочу.
— Конечно, вы правы, — ворковала Аннетье. — Забудем об этом вовсе. Мы пойдем сегодня?
— Пойдем?..
— Мы так давно не ходили, что вы забыли?
С самого начала существовал молчаливый уговор, что название места не должно произноситься вслух ни в доме, ни во Влойенбурге, ни в каком другом месте, где могли быть евреи или шпионы маамада.
Ханна перевела дух. Она знала, что рано или поздно этот разговор состоится, и, как могла, готовилась к нему. Тем не менее она чувствовала себя неготовой, даже застигнутой врасплох:
— Я не могу идти.
— Не можете идти? — спросила Аннетье. — Вы боитесь из-за этой глупой вдовы?
— Нет, — сказала Ханна. — Я не хочу рисковать. Из-за ребенка.
— Опять этот ребенок! — раздраженно сказала служанка. — Можно подумать, вы одна на свете ждете ребенка.
— Я не хочу испытывать судьбу. Господь дал мне знак, предупредил об опасности. Один раз меня чуть не поймали, и было бы глупостью пренебречь Его милосердием.
— Вас спас не Бог, — сказала Аннетье, — а я. Это я спасла вас. Бог отправит вас в ад, если вы не пойдете сегодня, и вашего ребенка тоже.
— Я в это не верю, — покачала головой Ханна.
— Вы знаете, что это правда, — недовольно сказала служанка. — Посмотрим, сколько ночей вы продержитесь, лежа без сна, зная, что, если умрете во сне, вас неминуемо ждут муки ада. Тогда вы передумаете.
— Возможно, — уклончиво сказала Ханна.
— В любом случае, — объявила Аннетье более радостным тоном, — не забудьте, что ничего нельзя рассказывать сеньору Мигелю. Вы должны хранить молчание. Обещаете?
— Обещаю.
Сказав это, она поняла, что солгала, и почувствовала странное удовольствие оттого, что это вышло так просто. Она знала, что расскажет Мигелю, хотя и не знала, когда, или почему, или какими будут последствия этого поступка, который может погубить ее.
Неделю спустя после встречи с Хендриком Мигель сидел с Гертрудой в "Поющем карпе". Она послала ему записку, в которой сообщала, что хочет его видеть, и Мигель поспешил на встречу. Когда он пришел, Хендрик рассказывал какую-то историю, и, хотя Гертруда вытянула свою хорошенькую шейку, чтобы поцеловать Мигеля, она не дала Хендрику никакого знака, чтобы тот остановился.
Хендрик говорил на голландском, быстро и с деревенским акцентом, и Мигель с трудом улавливал перипетии истории, связанной каким-то образом с другом детства и украденной бочкой солонины. Закончив, Хендрик рассмеялся, довольный собой:
— Вот это история, да, Еврей?
— Мне очень понравилось, — сказал Мигель.
— Ему очень понравилось! — сказал Хендрик, обращаясь к Гертруде. — Мило с его стороны.
Почему Гертруда не отошлет этого клоуна? Но Мигель заметил, что она изрядно выпила. Хендрик тоже был пьян.
— Теперь ваша очередь, — сказал он Мигелю. Он широко улыбался, но в его глазах была жесткость. — Расскажите историю.
Это было какое-то испытание, но Мигель не знал, как начать.
— У меня нет истории, которую я мог бы рассказать, — ответил он, — или которая могла бы сравниться с вашим рассказом о солонине.
На самом деле Мигель не мог унять волнения. У него осталась только треть денег Гертруды, и, когда придет время, ему будет нечем заплатить Нунесу. Он мог бы заставить себя не думать о потраченных деньгах, но в присутствии Гертруды это было трудно.
— "У меня нет истории, которую я мог бы рассказать", — повторил Хендрик, передразнивая акцент Мигеля. — Давай, Еврей! Не будь занудой хоть раз. Я был щедр и доставил вам удовольствие своим рассказом, а теперь сам хочу получить удовольствие. Вы не против послушать историю, мадам?
— Очень даже не против, — согласилась Гертруда. — Сеньор такой остроумный.
— Сдаюсь, — сказал Мигель, изображая добродушие. — Какую историю вам угодно, чтобы я рассказал?