— Садись на коня да и глянь вон туда, правее…
Данилка сделал, как велено.
Примерно там, где он обнаружил Терентия Горбова, лежал другой человек, но точно так же — лицом вниз. Был он в одной рубахе, и на спине расползлось кровавое пятно, как оно бывает, когда из глубокой и смертельной раны выдернут нож…
— Не трогай и подъехать не пытайся! Ему уже не поможешь.
— А ты откуда знаешь?
— Медведь-то… — Семейка вздохнул и невольно усмехнулся своей ошибке. Он сперва сам перекрестился, потом лежачего перекрестил. Кабы тот был жив, то постарался бы помочь…
— Ты ж говоришь — убийцу упустили!
— Ну, голову на отсечение, что это был убийца, не дам. Но, Данила, шел он к тому месту уверенно и знал, что увидит мертвое тело. Кабы не знал — хоть шарахнулся бы, так нет же… Он оглядел тело и убедился, что тот человек мертв. После чего собрался уходить прочь. А ты не вздумай подъехать! Довольно того, что весь край поляны копытами истоптали! Мало ли что? Коли ты во второй раз ту же байку в Разбойном приказе сказывать начнешь — уж точно не поверят!
— Так что же тут было?.. — уже начиная соображать, спросил Данилка.
— Что было — не скажу, а как оно бывает — знаю. Коли врага пришибешь и он упадет, сперва-то унесешь ноги, а потом с другой стороны и сунешься поглядеть — точно ли пришиб? Не оплошал ли?
Данилка уставился на товарища. Тихий Семейка говорил такие слова, что вожаку лесных налетчиков впору. Впрочем, из всех разбойных вожаков Данилка знал лишь двух — и один уже лежал в могиле, а другой… тьфу, другая…
Жутковато сделалось ему при мысли, что и Настасьица вот так-то приходит, подкрадывается с другой стороны проверить — не оплошала ли?..
— Надо его догнать, — решил Данилка. — Поймаем и всю правду из него вытрясем!
— Он-то здешний лес, поди, лучше нас с тобой знает. Были бы псы — мы бы его живо затравили. А так — заляжет он за корягой или выворотнем, и прямо над ним ты проедешь, а не заметишь.
— Что же это за харя такая окаянная? — спросил парень. — Для чего у этой хари людей убивают?!
— Коли это и впрямь ведун, так, может статься, дела ведовские. Раньше-то в идолов верили, может, та харя на самом деле — поганый идол? — предположил Семейка.
— Кладознатец утверждал, что она — кладу примета!
— Одно другому не помеха. Кто-то, надумав клад закопать, на нее набрел и обрадовался — вот, мол, как ловко вышло, пусть она и сторожит.
— Стало быть, чуть ли не в самой Москве людей харям в жертву приносят? — Данилка произнес это, сам своим словам изумляясь, и сразу же воскликнул: — Да нет же! Идолы — они еллинские, мраморные! А то — медвежья харя!
— Лесные жители медведя вообще за человека почитают, — отвечал Семейка. — И праздники в его честь справляют. Погоди, послужишь в конюхах, поездишь тайными тропами, на такое налюбуешься! Тут еще так-сяк, а к северу, там, где чуваши, и мордва, и иные украинные народы, там-то много занятного бывает.
— Одно из двух — либо этот ведун тут людей убивать наладился, либо он сам, как мы, случайно на тело набрел.
— Не-е, не случайно… — пробормотал Данилка.
Семейка пожал плечами.
— Ты как знаешь, свет, а я пока во всем этом деле ни складу, ни ладу не разумею!
— Надо бы пойти и поглядеть, что за тело, — сказал Данилка.
— Незачем. Откуда ты знаешь, кто тут еще в лесу прячется, кроме того медведя? Что та кобылка беглая означает — как ты полагаешь? Как раз тебя возле тела и поймают. Держись-ка от него подальше.
Данилка понимал, что старший товарищ прав.
— Того купца в спину ножом убили, а этого как?
— Лежит он лицом вниз, — приподнявшись в стременах, отвечал Семейка. — Надо полагать, точно так же…
— На кобылке мог он приехать — покойник…
— По-твоему, его только что прикололи?
Парень пожал плечами.
— Поедем-ка мы отсюда прочь, — решил Семейка. — Нам еще к закату на встречу со вторым кладознатцем попасть нужно.
— А тело так и будет лежать?
— Коли тот убийца, кем бы он ни был, наладился людей в одном и том же месте на тот свет отправлять, то он и от тел наловчился избавляться.
— От купца Горбова тела мы-то его избавили с Тимофеем!
— Стало быть, счет ему потом для оплаты предъявишь.
С немалым трудом Семейка заставил Данилку убраться с той злополучной поляны.
Они вернулись в Москву, оставили бахматов на Аргамачьих конюшнях, а тут и время приспело идти к Николе Угоднику, что на Столпах.
— Куда это ты собрался? — спросил недовольный Тимофей. — Со вчерашнего дня пропадаешь! За грехи мои ты на меня свалился!
— Он со мной по делу пойдет, — успокоил товарища Семейка. — И не бездельничали мы — вон, бахматов проездили. А ты, коли хочешь, можешь и один в Коломенское ехать. Как раз к закату и доберешься.
— Я за двоих отпрашивался, а приеду один? Бухвостов мне голову оторвет. Скажет — вы трое за приблудного парня поручились, в государеву службу взять упросили, куда он подевался?
— Да ты не беспокойся, за него туда Ваня Анофриев отправился. Не все ли Бухвостову едино, кто аргамакам и бахматам овес разносит!
— Что вы тут такое плетете?! — возмутился Озорной. — Что вы за козни затеваете?! А мне — отвечать?!
Насилу Семейка кротостью своей его угомонил.
Когда повернули с Маросейки к церкви, увидели, что у паперти уже околачивается Третьяк.
Скоморох не видел конюхов, он глядел в другую сторону и вдруг начал кому-то махать рукой — сюда, мол, ко мне, жду не дождусь!
— Второй кладознатец, что ли? — сам себя спросил Семейка.
Данилке даже не понадобилось щуриться — зрение у парня было орлиное. Он резко остановился и сделал шаг вбок, оказавшись таким образом у Семейки за спиной.
— Ты что это? — удивился Семейка, развернувшись к нему.
— Ты, Семеюшка, молчи… — прошептал Данилка. — Ты иди туда и с тем кладознатцем знакомься…
По лицу его Семейка понял — парень увидел что-то неожиданное и старается быстро сообразить, как поступить дальше.
— Познакомиться-то недолго.
— Но ты Третьяка с ним никуда не пускай! Вы так договоритесь, чтобы завтра встретиться вдругорядь, понял?
— Да что стряслось-то?
Данилка через плечо товарища неотрывно глядел на человека, которого приветствовал Третьяк.
— Знаешь, кто это?
— Ну?
Данилка рассказал Желваку, Озорному и Семейке, как нечаянно помог обезвредить шайку налетчиков, во всех подробностях и неоднократно. Они уже не хуже его знали и помнили все имена. И потому Семейка лишь молча кивнул, услышав от Данилки одно-единственное слово: