— Ты что несешь? — возмутился Сопля.
— И вы тому Перфишке платить не хотели! И кто-то из вас его там, под забором, и упокоил!
Ответом на такое заявление была сперва тишина, потом разномастная ругань.
— Ты меня гнилыми словами не навеличивай! — обратился Тимофей к главному ругателю. — Ты мне лучше растолкуй, откуда мертвое тело под забором взялось!
— А я почем знаю! — Сопля обернулся к бойцам. — Что, ребятушки, не выдадите?
Бойцы согласно загудели.
— На свою голову вы, конюхи, то тело сыскали, — нехорошо скалясь, сказал Сопля. — Так, Аким? Так, мои соколы?
Одинец ничего не ответил. То ли слишком медленно осознавал опасность, то ли думу какую-то неожиданную думал…
— А ты только замахнись кулачищем-то! — отвечал Тимофей. — И верно сказано: ворона сове не оборона!
— Ты к чему?
— А к тому — вы сами себя соколами зовете, а хуже старой вороны! Парень-то наш давно ушел! Сейчас стрелецкий караул приведет! Ты, Сопля, до четырех-то считать обучен? Или только кулаками махать горазд?
— Ушел?! Вы, ироды, куда глядели?!
— Удрал! — подтвердил Тимофей. — Он у нас самый молодой, ноги быстрые, он теперь, поди, уж по льду до Крымского брода добежал! Вот сейчас и выскочит на Остоженку! Там вам не Хамовники — там стрелецкого караула дозваться легко!
— Ах ты!..
И тут оказалось, что, в отличие от Одинца, решения Сопля принимал очень быстро.
— Молодцы! Разбежались, живо! Не было вас тут! — негромко приказал он.
Но Семейка расслышал.
— Погоди суетиться, свет! — сказал он, выходя на видное место. — Нам ведь покойник-то ваш не надобен, мы еретическую грамоту ищем. Коли вся свара между вами из-за бойцов, которых переманивают, так мы от вас и отвяжемся. А что, Тимоша, не поставить ли на одну доску Одинца с Соплей и Трещалу? Там и видно будет, кто врет!
— Как это — на одну доску? — спросил Одинец. — В приказе, что ли?
— Опомнись, свет, ночь на дворе, какой тебе приказ? — удивился Семейка. — Остановим извозчика да и доедем до Яузы, до Трещалина двора. Вы двое да нас трое — вот и пятеро. Коли большие розвальни попадутся, то и поместимся. Вызовем Трещалу…
— Не выйдет, — хмуро буркнул Одинец.
— Как это не выйдет?! — громогласно возмутился Тимофей. — Вот тут уж точно и стрельцов позовем, и выемку сделаем! Поставим вас двоих против Трещалы, послушаем, как вы друг друга честить станете. Может, и поймем, куда старого Трещалы наследство подевалось!
— Нет его у нас! — возвысил голос и Одинец.
— Вот и будет твое слово против его слова! Давайте, голубчики мои, не кобеньтесь, пойдем к Остоженке! Не злобствуй, Сопля! Чем скорее это дельце прояснится, тем скорее и домой вернешься!
Данила слышал беседу через слово, особенно когда говорил Семейка. Конюх-татарин вообще ничего и никогда глоткой не брал — и без того у него все получалось. А когда загремел Тимофей, стало ясно — нужно и впрямь огородами выбегать на Остоженку.
Данила все же не поспешил — извозчик тоже ведь, как по заказу, не явится, — а еще присмотрелся и прислушался. Он видел спины своих товарищей, видел время от времени освещенных фонарем Соплю и Одинца, еще кого-то из бойцов. И дождался — конюхи решительно двинулись вперед. Очевидно, и Сопля, и Одинец позволили себя уговорить. Тогда лишь Данила тихонько спустился на лед и побежал что было духу.
Меж тем у ткацкого двора все было чуточку иначе, нежели ему представлялось.
Сопля вдруг притянул к себе за толстую шею Одинца и принялся шептать ему в ухо. Тот кивнул. Тогда Сопля отпустил товарища.
— Не поеду я, — сказал он. — Не дай Бог, прежде времени увижу того Трещалу — сцепимся, право слово! Будет у вас заботы нас разнимать!
— Я сам поеду, — подтвердил это решение Одинец. — Давно нам пора так-то поговорить, без бойцов. Может, до чего и договоримся.
— Пошли! — велел Тимофей. — Нас трое да ты один — не хочешь ли еще кого из своих взять?
— Возьми Ивашку, — предложил Сопля.
— Да нет, и то еще неизвестно — найдем ли большие розвальни, — возразил Одинец. — Я один за двоих места займу.
Вчетвером они молча вышли на Остоженку.
— А умен твой Сопля, — неожиданно заметил Тимофей. — Пока мы к Трещале в гости ездить будем, он тебя от Перфишки Рудакова избавит.
— Для того и остался, — подтвердил Семейка.
О том, что Тимофей своим внезапным обвинением Одинцовых соколов в убийстве Рудакова сподвиг Соплю на такое незаконное дело, да и предоставил все возможности, Семейка, понятно, умолчал.
— Бубенец! — прислушавшись, сказал Богдаш. — Хороший возник, ходко идет…
Раздались и голоса, с пьяной удалью исполнявшие в санях непотребную песню.
— Ну, что, Семейка? — спросил Тимофей. — Остановим, что ли?
— Ин ладно, — не возразил тот.
Когда возник, запряженный в большие санки, приблизился, ему наперерез с пронзительным свистом кинулись Семейка и Богдаш. Конь, испугавшись, сбился с ноги. Тут Семейка, схватив его под уздцы, побежал вместе с ним вбок, сбил направление конского бега, Богдаш тем временем прыгнул в сани и, выхватив вожжи у очумевшего кучера, резко их натянул.
Остальное было уже совсем просто — выкинули питухов на снег, сели сами да и поехали.
— Данила, эй, Данила! — звал Тимофей. — Прыгай сюда!
— Подай голос, Данила! — заорал и Богдаш.
Он как схватил вожжи, так они у него в руках и остались.
— Тут я! — Данила побежал навстречу санкам.
— Вались сюда! Не бойся — втащим!
Он и не боялся. Он рыбкой кинулся поперек саней и был ухвачен разом и Семейкой, и Одинцом.
— Так ты не за караулом? — удивился боец.
— Какой тебе караул? — удивился, барахтаясь, Данила. — За ним до самого Кремля бежать надобно!
— Не дергайся, свет! Лежи поперек! — велел Семейка. — Тебя сажать некуда!
— Что, у «Ленивки» свернем? — спросил Богдаш.
Возражений не было. Он и свернул, и удачно, не теряя быстроты конского бега, съехал на лед, и довольно скоро санки докатили до устья Яузы.
— Ну, Данила, показывай, где этот шпынь ненадобный угнездился! — велел Тимофей.
Ночью крутой берег Яузы, имевший в этом месте несколько протоптанных сходов, казался вовсе непреодолимым — сходы совершенно не были заметны. Данила с Семейкой довольно бойко полезли наверх и набрели на косую тропку, но Тимофею с Одинцом пришлось похуже. Оба, особенно Одинец, были тяжеловаты для таких подвигов, не успевали сделать быстрого шага вверх, как тут же на два шага и съезжали. В конце концов, держась за руки, конюхи и боец выбрались на ровное место.