— Сама ж говоришь… — озираясь и не видя другого выхода, кроме того, которым скрылась Софьица, забормотал он. — Была ж у тебя душегрея, коли я за ней гнался!..
— Так! И кто же тебя, свет, ко мне подослал?! — ядовито осведомилась Анюта.
— Да никто не подсылал!
— Врешь! Сама сейчас скажу! Подослал тебя княжич. Так?
— Какой, к бесу, княжич?!
Совсем у Стеньки все в башке смешалось. Мало того что боярыня, еще и княжич какой-то замешался в это дело с синей душегреей!
И тут в башку мысль вступила, жалкая такая холопья мыслишка — грохнуться на колени, покаяться перед боярыней в нелепой своей слежке, честно объявить — мол, розыск у нас, и отпусти, голубушка, душу на покаяние! Это показалось единственным выходом.
Стенька, во все время этой нелепой беседы сидевший на скамье, встал, чтобы красивее на колени рухнуть, и ощутил неловкость в ноге. Что-то в сапог ему попало и уперлось внизу в лодыжку, не так чтобы слишком больно, однако чувствительно.
И он сообразил — да это ж его ножик-засапожник!
Недлинное, искривленное лезвийце служило земскому ярыжке на все случаи жизни. Он уж так наловчился совать нож за голенище, чтобы от него не было никакого беспокойства. И надо ж — забыл! Разуваясь впопыхах — не вынул, натягивая — о нем не подумал, и теперь рукоять оказалась совсем внизу и сама о себе напомнила…
— Мне, что ли, за тебя говорить, какой княжич тебя подослал? — гневно спрашивала меж тем Анюта. — Мне, что ли, повторять, что он тебе велел про какую-то душегрею, будь она неладна, разведать? И сам запомни, и ему передай — отроду у меня никаких таких душегрей не водилось! А не то найдется кому с тобой сейчас переведаться!
Так Стенька и знал! Софьица побежала за подмогой, и поди угадай, сколько здоровенных мужиков сейчас один за другим протиснутся в предмылье, чтобы ему, Стеньке, руки-ноги повыдергивать!..
Стенька не был отчаянным храбрецом, но и в дураках не числился. Вся его надежда сейчас была на верный засапожник. Кабы знал, приспособил бы его правильно, чтобы нагнуться — да и выхватить. Но треклятый нож сполз чуть ли не к самой пятке. К правой… Ну, ин ладно…
Стенька наступил левым каблуком на носок правого сапога и потянул из него ногу. Толкни его сейчас Анюта — грохнулся бы на гузно, как не умеющий ходить младенец. Но Анюта не толкалась, а продолжала выкрикивать обвинения да божиться, что даже слово-то такое впервые слышит — «душегрея»!
Нога выползала осторожно, чтобы не пораниться. И лишь когда миновала узкое место в подъеме, а засапожник проскочил еще дальше к носку, Стенька выдернул ногу, тут же подхватил сапог и вытряхнул клинок прямо себе в ладонь.
— Да что это ты?! — воскликнула Анюта, пятясь от доблестного воина со старым грязным сапогом в шуйце и кривым засапожником в деснице. — Да побойся Бога!
— Молчи, дура! — сам не свой от страха, велел Стенька. — Заорешь — прирежу! И веди меня отсюда прочь!
— Да больно ты мне тут нужен! Вот навязался мне на голову!
Что-то ковырнулось за дверью, и Стенька почти одновременно совершил два движения. Первое было — прочь от Анюты, к дверце мыльни, чтоб хоть там под полками укрыться и холщовыми подушками с душистым разнотравьем завалиться, а второе, более осознанное — к Анюте, чтобы сунуть ей под пышный бок острие засапожника.
— Молчи, кому сказано?!
— Да молчу я, молчу! — не на шутку перепугалась Анюта. — Молчу, дурак, собака косая!
— И пошли отсюда!
— Какое тебе пошли? Пусть Софьица убедится, что в проходах пусто, тогда и выведу!
— Врешь!
— Не вру!
— Перекрестись! — потребовал Стенька. — На образа!
— Ну, не дурак ли ты? Кто ж в мыльне образа вешает?
Некоторое время оба молчали, прислушиваясь.
— Пошли, — вдруг решилась Анюта. — Не до рассвета ж тебя тут держать. Я первая пойду, ты тихохонько — за мной…
— Нет уж! — возмутился Стенька. — Ты первая, да как кинешься бежать! А я тут ни хрена не знаю! Тут меня и повяжут!
— Да пойми ты, дурак!.. — взмолилась Анюта. — Мне же хуже, чем тебе, если нас вдвоем поймают! Ты-то убежишь — и поминай как звали, а мне-то здесь жить!
У Стеньки несколько полегчало на душе — выходит, все же не боярыня Морозова?
— Нет, вместе пойдем, — распорядился он. — Ну-ка, выгляни. Смотри — заорешь, а ножик-то вот он!
И показал, как именно войдет засапожник Анюте в спину.
— Да ну тебя…
Анюта приоткрыла дверцу, высунулась, повернулась к Стеньке и сделала рукой знак — бежим, мол!
И тут лишь Стенька обнаружил, что до сих пор держит в левой руке сапог с правой ноги…
Нужно было или бежать, как есть, или садиться обуваться, и от невозможности принять путное решение Стенька прямо окаменел.
Вместо него все решила Анюта, схватила за ту руку, что с сапогом, и поволокла прочь от мыльни.
Стенька, спотыкаясь, повлекся следом. Онуча, стремительно отмотавшись, осталась лежать на дощатом полу — поднимать было некогда.
«Еще и это!» — подумал Стенька.
— Кафтан мой! — напомнил шепотом он.
— Какой еще кафтан?
— В горнице остался!
— Будь ты неладен! Стой здесь!..
— Нет уж!..
В темноте, на ощупь, не выпуская Анютиной руки, устремился Стенька спасать свой служебный кафтанишко, без которого хоть в приказ не приходи.
Как они проскочили в ту нетопленую горницу, он объяснить бы не смог.
— Забирай свою лопотину! — велела Анюта.
— Погоди, обуюсь… — Стенька натянул на босую ногу сапог, подумал — и сунул нож за голенище. Потом подобрал кафтан, который так и валялся на полу, и надел его в рукава.
— Ну, ноченька!.. — со злостью сказала Анюта. — Ну, полюбовничек!..
— Да будет тебе, — успокоительно молвил Стенька. — Или не позабавилась?
— Да уж позабавилась!
— Или я тебе плох оказался? Слаб?
— Да не слаб…
— Ну так и не жалуйся! А скажи лучше, почему ты про ту синюю душегрею рассказывать боишься? Ведь я сам ее на тебе видел! И в церкви, и в предмылье!
— Не видел ты ничего и не было, молодец, никакой душегреи, — твердо отвечала Анюта. — А коли примешься за расспросы, тебе же хуже будет. Собрался? Идем!
Сама она тоже подхватила шубу, накинула на плечи и повела Стеньку в сад.
— Вон, беги тропкой к калитке. И убирайся поскорее!
— А пес?
— Пес прикормленный. Да беги ж ты, горе мое!
Не успел Стенька дважды ступить по свежевыпавшему снежку, как услышал: «Стой!»