Он повернулся — и Анюта бросилась ему на шею, расцеловала в щеки, напоследок приникла к губам — и оттолкнула:
— Теперь — беги! А княжичу так и передай — мол, знать не знаю никаких душегрей, а что молодца доброго прислал, так за это челом бью!
И таки поклонилась, мазнув рукой по высокому снегу!
— Не поминай лихом!
Стенька, премного довольный, что выбрался из подозрительного дома, кинулся бежать прочь, к калитке. Кто его разберет, прикормленного пса, может и вцепиться спросонок… Палку же на бегу выломать негде!
Перевел он дух, только оказавшись в переулке. Осторожно подошел к углу, выглянул — никого на улице. Тогда он вышел и поспешил к Никитским воротам.
Туда, где стрельцы и сторожа-воротники жгли костерок…
* * *
Несколько раз Данилка засыпал на ходу.
Ноги несли его сами по себе, а глаза видели несообразное сами по себе. Ангел-хранитель, полюбовавшись околесицей, давал парню осознать всю ее нелепость, и Данилка шел какое-то время вполне сознательно, а потом начинались новые чудеса…
Он зашел было в церковь, но понял, что там-то и заснет всерьез, и грохнется на пол, и нарушит службу, и все это может дойти до Аргамачьих конюшен.
Любопытно, что мысль явиться к деду Акишеву и повиниться ему и на ум не взбрела.
Он заварил кашу — он ее и должен расхлебать.
С истинно шляхетским упрямством Данилка отправился к Неглинке.
Целовальники врут и затевают всякие непотребства — пусть! Может, с девками повезет больше? В конце концов, как раз с Неглинки его увезли на извозчике. Можно найти тот кружечный двор и побродить вокруг — не ловят ли девки выходящих со двора мужиков, желающих выпить свою законную чарку в тепле и уюте.
Он действительно отыскал заведение зверя-целовальника и даже пристроился в тени высокого забора — наблюдать. Но там опять пришлось бороться со сном. Озлившись на себя за такую нестойкость, Данилка отправился мерить шагами пустеющие улицы. И бродил довольно долго, пока в башке наконец не прояснело.
Не так чтобы совсем, но самое жуткое осталось позади.
И встал перед парнем вопрос: а далеко ли до рассвета?
Только теперь он осознал, что обречен всю ночь слоняться по незнакомому зимнему городу, имея прекрасную возможность привлечь внимание сторожей-воротников. И хорошо еще, что мороз не злой…
Есть где-то далеко дружок Ваня Анофриев. Но ведь и спросить не у кого, в которую сторону идти? И время такое, что Ваня с семьей, поди, давно уж спят, их маленький Артемонка за две ночи намучал.
Какое-то время Данилка шагал, пытаясь вспомнить, что он знает о здешних обителях? Может, есть такая, где как раз ночью и пускают замерзающих?
И тут ангел-хранитель посоветовал ему повернуть направо и еще раз направо.
Данилка вышел к небольшой деревянной церковке. Разумно протоптанная тропа в снегу вела к дверям и от них в другую сторону уводила. Данилка, чтобы не брести по колено в снегу, как раз тропы и выбирал. Он подошел к толстой двери и, к немалому удивлению, услышал в церковке какое-то шебуршанье и неясные голоса.
— Свят, свят, свят! — пробормотал Данилка, совсем как дедушка Акишев, и перекрестился. Ходили слухи, что в иных церквушках по ночам нечистая сила шалит — поди знай, может, она самая? Вовсе не желая в довершение всех бед связаться с сатанаилами, Данилка поспешил проскочить пустое место перед дверью храма. И — подальше, подальше!
— Постой, молодец! — раздалось из кромешного мрака.
Голос был молодой, звонкий, ласковый. Отродясь Данилку так не кликали — он и замер.
— Ты меня, что ль? — спросил он у темноты.
— Тебя, молодец! Да постой, дельце есть. Послушай, что скажу…
Из-за угла церковки появилась невысокая девка с горящей лучиной, оберегая ладошкой огонек.
— Да ну тебя! — отмахнулся Данилка и поспешил прочь. Если вдуматься, только так и могла заявиться парню на погибель нечистая сила — в облике ладной, румяной девицы.
— Да постой же, дурень! — крикнула она вслед. — Говорю, дельце есть! Пособишь — два алтына получишь!
Данилка остановился. Два алтына не те деньги, которыми бесы станут искушать, подумал он, эти подлецы, пожалуй, и сундук с серебром приволочь не хворы, чтобы заполучить христианскую душу. Пожалуй, можно было и вступить в переговоры.
— Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас, — про себя произнес Данилка и продолжал грубовато, как, по его мнению, полагалось разговаривать с женским полом: — Ну, чего тебе, девка, надобно?
Она подошла поближе.
— Неурядица у нас, молодец. Принесли младенчика крестить, крестная мать — есть, а крестный батька застрял где-то, чтоб ему ни дна, ни покрышки! Сделай милость, пойди к нам в крестные отцы! — И она поклонилась в пояс.
— Да что ж у вас за крестины среди ночи? — разумно спросил Данилка. — Потерпите уж до утра! Тогда и крестный явится.
— Батюшка нам днем не велит, — печально отвечала девка. — Он и об эту пору крестить не желал, еле уговорили. И надо ж такому горю быть! Батюшка в облачении ждет, дьячок ждет, а крестного и нет! Кабы девочку крестить — мы бы уж уговорили, а у нас — парнишечка.
— Так что ж вам загорелось ночью-то крестить? — все еще не понимал Данилка.
— Да парнишка-то у нас не отецкий сын, а его мать пригуляла…
Тут Данилка во все глаза уставился на девку.
Почему-то ему казалось: зазорные девки с Неглинки непременно ходят простоволосы, что ни слово — хохочут, говорят всякие непотребства. Эта же, на вид — лет шестнадцати, не более, была, как положено, в головной повязочке под платом, и глаза достойно опускала, стыдясь смотреть парню прямо в лицо.
— Перекрестись! — потребовал он. — Перекрестись, что правду говоришь!
— Вот те крест! Звать-то тебя как?
— А Данилой.
Они вместе вошли в тесный храм, где у купели стояли две женщины, держа младенчика, и высокий плечистый батюшка строго им выговаривал.
— А вот и наш крестный! Раб Божий Данила, — с тем девка подвела Данилку к купели.
— Что ж ты, сукин сын, слоняешься неведомо где? — спросил батюшка. — Я за пять алтынов всю ночь тебя тут караулить не нанимался! Ступай, стань возле крестной.
Данилка оказался рядом с высокой, едва ль не с ним вровень, статной девкой. Пока она не повернулась, он увидел и оценил черную длинную косу с дорогой жемчужной кистью-ворворкой. А повернулась — и снова мысль о нечистой силе испугала парня. Лицо у девки оказалось смугловатым, с резкими чертами, и брови — как углем наведены, густы, длинны, и нос тонок, и губы четко вырезаны. Случалось ему в Орше видеть красавиц-шляхтянок такой вороной породы, но на Москве — впервые!