В невысоком, плотном и коренастом конюхе трудно было предположить особую ловкость — как, впрочем, и в сутулящемся, загребающим ногами пыль на ходу, неприметном Семейке. Однако кинулся Тимофей, как кот на мышь из засады, и поймал факел прямо на лету.
Обеспокоенные стрельцы побежали по деревянному настилу за стенными зубцами от
Благовещенской башни к угловой, Водовзводной. По заросшему кустами крутому склону замельтешили светлые полосы. Семейка, остановившись вдруг, уставился на откос — и решительно полез наверх. Двигался он шустрее, чем та обезьяна, которой тешили государя в Измайловском. Наконец добрался до сомнительного места, опять свистнул и тут же опустился на колени.
Первым подбежал самый быстроногий — Данила. Следом примчался Желвак. Последним — Тимофей с факелом. Тогда лишь стало ясно, что такое обнаружил глазастый Семейка.
На земле лежал навзничь человек в вонючем тряпье, с головой, замотанной поверх меховой шапки еще каким-то драным полотенцем. Глядеть ему в лицо было опасно — могло и наизнанку вывернуть. От правого виска через всю щеку простиралась язва — чуть присохшее живое дикое мясо. Из-за него правого глаза, почитай, и видно не было. Слева же страшное лицо было изгваздано в грязи.
Однако человек был жив — губы шевелились.
— Хорош! — сказал изумленный Тимофей, осветив это безобразие. — Вставай, дядя!
— Погоди, — Семейка поправил Тимофееву руку с факелом, подтянул поближе, пятно света упало на грудь, и тут кое-что сделалось ясно.
В груди, ближе к горлу, торчала небольшая, усыпанная бирюзой рукоять. Узкий клинок весь вошел в тело.
Тут и Данила, поборов брезгливость, опустился рядом на корточки.
— Кто это тебя, дяденька?.. — показывая пальцем на рукоять, но прикоснуться к ней не решаясь, шепотом спросил он.
Губы опять зашевелились, приоткрылись, и в щель полезла кровавая пена.
— Спаси и сохрани! — Тимофей перекрестил лежащего. — А ведь он, товарищи, помирает.
— Да скажи ж ты хоть слово! Кто это тебя?! — закричал Данила. — Кто в тебя джерид кидал?! Ты ж его видел!
— Да… — еле слышно произнес умирающий. — Да-нил-ка…
— Знакомец? — удивился стоявший сзади всех Богдаш.
— Сту-пай к дья-ку…
— К какому дьяку?
— К Баш-ма-ко-ву… Пе-ре-дай…
— Что передать-то?..
Умирающий произнес нечто совсем невнятное, понять удалось лишь один слог:
— Мы…
— Кто?
— Мыш-ш-шь…
— Какая мышь?
— Я… яд…
— Яд? Ядом извели? — спросил Семейка.
— Ядра… и в ко… ло…
— Еще что? Какие ядра? Да говори ж ты! Что еще?.. — Данила рухнул на колени и едва не схватился за умирающего, чье редкостное уродство его уже не пугало.
— Не тронь, свет! — удержал за плечо Семейка.
Тимофей же выпрямился и заговорил нараспев, звучно и скорбно:
— Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое…
Сторожевые стрельцы были люди грамотные — услышав начало пятидесятого псалма, поняли, что в кустах под башней кончается человек. Коли по уму, то следовало бы Тимофею читать канон на разлучение души от тела, но его мало кто из мирян знает, а пятидесятый псалом помнят многие.
Богдан, все это время стоявший в сторонке, подошел, отодвинул Семейку и опустился на колени возле помирающего.
— Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя, — четко выговаривал Тимофей, от имени будущего покойника обращаясь к Господу.
Голос его уверенно набирал силу, и слова псалма разносились вдаль по реке; рыболовы, услышав, крестились; крестились и стрельцы на дальних башнях. Быть бы Тимофею дьяконом — церковь ломилась бы от желающих послушать, как он возглашает «Многая лета!».
— Отошел… — прошептал Семейка. Но руку, чтобы закрыть глаза умершему, не протянул, лишь внимательно смотрел на лицо, словно бы ждал чуда.
— Яко беззаконие мое аз знаю и грех мой предо мною есть выну, — продолжал Тимофей. — Тебе Единому согреших, и лукавое пред Тобою сотворих…
Данила искренне желал слушать псалом и сопереживать тому, чья душа сейчас, простившись с телом, готовилась в нелегкий путь. Он и повторять беззвучно слова вслед за Тимофеем начал было, да сбило его с толку «лукавое», и мысль невольно засуетилась: да кто же это? Назвал по имени, Башмакова помянул… Кто?!
Тимофей дочитал псалом, со стен донеслось разрозненное «аминь». И тут же конюхи заговорили.
— К дьяку Башмакову, стало быть? — Богдаш отстранил всех и стал отматывать полотенце.
— Т-ты что, об… обмывать п-покойников п-подрядился? — спросил, внезапно взволновавшись, Данила.
— Это не простой покойник, — Богдаш, справившись с полотенцем, сдернул с головы мертвеца шапку, и тут язва поехала со щеки куда-то вбок.
— Так я и думал, — заметил Семейка.
— Вот то-то… — Взяв эту язву сквозь полотенце, Богдаш отлепил ее и отшвырнул ее подальше. — Весь день на щеке держать-то, да на солнцепеке, — к вечеру как раз и протухнет. Гляди, Данила. Узнаешь приятеля?
Тимофей услужил, посветил факелом, и Данила кивнул.
Это был тот пожилой хромой мужик по имени Бахтияр, которого они с Ульянкой спасли от псов.
— Нищим, стало быть, прикидывался. Такому уродству у Спасских ворот место, там хорошо подают, — сказал Тимофей.
— Чего ж ему от дьяка Башмакова надобно? — спросил Семейка.
— Уж не трудился ли и он на Приказ тайных дел? — догадался Тимофей.
— Статочное дело! — подтвердил Богдаш. — Нищих в Кремле — что грязи, кто на них смотреть станет! Кинут полушку — и дальше бегут. А они-то все видят, всех знают. Теперь понял, Данила, откуда он такой всеведущий?
— Теперь-то понял…
Вдохновленный Желваковым примером, Данила вдруг набрался мужества и принялся развязывать веревку, которая служила Бахтияру поясом.
— Чего ты на нем ищешь? — спросил Тимофей.
— Сам не знаю. Мы злодея спугнули — может, у него при себе такое было, что отнять хотели? — С тем Данила попытался распахнуть останки армяка и надетого под него древнего зипуна, но метко пущенный джерид приколол тряпье к телу.
Семейка преспокойно выдернул джерид и вытер о тряпье. Тогда лишь Даниле удалось откинуть левую полу на груди у покойника.
Наземь скатился кошель — тугой кошель, надо полагать, за такую страшную язву и подавали замечательно.
Семейка молча обшарил все тело, Данила помогал. Больше ничего не сыскалось. Богдаш и Тимофей молча глядели на них, без ужаса перед их отвагой и без избыточного одобрения. Служба такая — вот и вся недолга.