— Так это когда было! — воскликнул Ждан. — Коли кто и приходил, и сряжался с батей, так теперь и не вспомнить!
— А не являлся ли кто за готовой харей? Ведь коли дед с кем-то уговаривался, тот человек должен был прийти — расплатиться да товар забрать!
— Ты сперва докажи, что он и впрямь подрядился за деньги ту харю резать! — одернул земского ярыжку Герасим Савватеевич. — Мало ли что затеял? Он и ковш в хозяйство резать начал, и полку, все неоконченное лежит.
— Ваган мне обещал, — добавила Анна-старшая. — На доске-то рыбу для тельного рубить неудобно, а ваган — в самый раз. И ведь на торг не пустил, обижался, говорил — сам вырежу, сам!..
— Стало быть, так… — Стеньке нужно было выдержать достоинство служилого человека, и он сделал для этого все возможное. — Коли кто за харей явится, пошлите за мной парнишку. А сами расспросите, кто таков, откуда, задержите, коли сможете.
— Степан Иваныч! — воззвал к нему благоразумный Ждан Морков. — Да ты сам посуди — начал батя резать на Благовещенье, на Кирилла и Мефодия харя почитай что готова была. А сейчас у нас что?
— Преподобная Макрина! — сразу подсказала Алена Кирилловна.
— Батя знал, что на работу немногим более месяца уйдет, коли сряжался, то на такой срок. Либо тот человек проведал, что харю своровали, и потому не пришел, либо такого человека и вовсе на свете нет! Так своему подьячему и донеси!
— Вот и вся тебе сказка! — весомо добавил Василий Савватеевич.
Тут-то Стенька и призадумался.
Можно было… Нет, нужно было остаться, посидеть с осиротевшим семейством, иначе некрасиво получалось, не по-соседски. Но и тратить время на такое сидение совершенно не хотелось. Ну, кто он тому покойному деду? Раз в год, поди, и виделись…
Стенька остался и честно отсидел сколько-то, ведя чинную беседу о городских новостях. Вскоре Новый год праздновать — первого сентября, так приготовиться надо. И в государевом семействе скоро радость, царица ходит непраздная, об этом все знают. Хорошо бы царевича родила. А вслед за Новым годом — тезоименитство маленькой царевны Софьи Алексеевны, которой всего-то годик исполнится. Тоже — праздник, и народ угощать будут.
Разговор такой был для Стеньки повинностью и тяжким наказанием. Как и сами праздники, впрочем. Слободским-то что! Принарядятся, в церковь сходят и будут веселиться! Кроме тех стрельцов, чьи полки назначены в те дни ходить караулами по городу. А Земский приказ весь, в полном составе, трудиться обязан, мало ли какое воровство? Тати поганые только праздника с его беспечностью и ждут, чтобы распоясаться да поживиться!
А у земских ярыжек еще и особая повинность. Как соберется государь куда ехать, на богомолье ли, в подмосковную ли выезжает, пока поезд тащится через Москву, возглавляет его не боярин какой-нибудь, а Стенька с товарищами. Вот только в руках у них не булавы, не шестоперы, а метлы с лопатами, и они дорогу государевым коням очищают…
Побыв за столом сколько надо, Стенька засобирался. Уходить, ничего не разведав, было неприятно. Однако вновь допекать взрослых и скорбных людей дурацкой харей…
И тут Стеньку осенило!
Он вспомнил, что тогда, в то поганое утро, помчавшись босиком расследовать дурацкую покражу, он услышал от покойника и от Алены Кирилловны нечто важное. И это было… это было…
В покраже обвинили младших дедовых внучат, Егорку с Матюшкой!
Тогда в их детском имуществе хари не нашли и обвинение с них сняли. Но дед был свято убежден, что это их рук дело. Почему — только он один и знал. И теперь уж не спросишь…
Но они, видать, знали, что дед резал харю, что дело близилось к концу, знали и то, где харя лежала. Видимо, они даже имели возможность утащить ее незаметно — ведь Алена Кирилловна утверждала только, что в их ребячьем имуществе пропажи не обнаружено, а если бы их невинность подтверждалась еще чем-то — она бы наверняка и другие доводы привела.
Младшие внучата, сыновья Бориса и Вассы Морковых, были погодки, то ли семи и восьми, то ли восьми и девяти лет, это только бабы знают. Старшие-то, которые от Ждана с Аленой, уже в стрельцах служили, а эти в семействе были самыми младшенькими, других детишек их лет на дворе не водилось, и парнишки сдружились — не разлей вода! За ними многие проказы числились — привязывание тряпок к кошачьим хвостам, воровство яиц у соседских кур, самым жестоким было наливание густого дегтя в чеботы злоехидной бабки Акулины Чурюкиной — и как только к ней в избу забрались? Ничего удивительного, что дед обвинял этих разбойников в покраже, и не было…
Лето было самым детским временем. Осенью, зимой и весной насидишься на печи, обувки имея одну пару на двоих, а летом обувка не купленная, тепло, мать сама была рада, когда парнишки целый день в ногах не путаются и на печи не шебуршат. Но в итоге каждый раз имела она счастье несказанное — вычесывать репьи и только что не сучья из кудлатых, светло-золотистых волос такой густоты, что не одна боярышня бы иззавидовалась.
Еще внучата были до того схожи, что странно было — как их родная мать не путает.
Стенька сам в этом убедился, когда обнаружил разбойных братцев возле лошадей. Один подсаживал другого, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы Стенька сурово не окликнул их и не поспешил к парнишкам.
Обоих уже давно пора было стричь — удивительно даже, как они еще что-то видели из-под спадавших ниже бровей неровных прядок. Поставив их перед собой, Стенька несколько времени, качая головой, смотрел на две макушки, одну — в пуху от какой-то травы, другую — с прицепившейся очищенной веточкой от смородины. Похоже, внучата только что выбрались с соседского огорода.
— Не стыдно? — спросил земский ярыжка. — Старшие на минутку отвернулись, а вы уже невесть что творите!
Ответа не было. Очевидно, к поучениям Матюшка с Егоркой давно привыкли.
— Хотите покататься на лошади — так прямо и скажите. Пусть кто-то старший в седло посадит, научит, как повод держать.
— Научит, как же… — буркнул в ответ внучонок, но старший или младший — Стенька не знал.
— Ничего, подрастете — успеете наездиться! — пообещал Стенька. — А я, так и быть, никому не скажу, как вы коня со двора свести пытались. И так на вас, горемык, всех дохлых собак вешают.
Парнишки переглянулись — в голосе соседа было совершенно непривычное для них сочувствие.
— Ага, вешают… — согласились на два голоса внучата.
— Вот когда у деда медвежью харю выкрали, тоже ведь вас всуе поминали, я помню. А вы тут были вовсе ни при чем, — продолжал подлаживаться Стенька. — Я слушал, диву давался. И еще понять не мог, а с чего дед взялся медвежью харю резать? Ведь не ковш, не ложка, а что-то вовсе непотребное — харя!
Пареньки переглянулись. Что-то они, видать, знали.
— Ведь не вас же тешить?
— Не-е! — хором отвечали разбойные внучата.
— Кабы нас — он бы ее тайно резал, — объяснил парнишка. — Вон лошадиную башку для палки — мы и не знали, когда успел.