Связываться с Приказом тайных дел, имея за душой только злость на щенка, было нелепо…
Стало быть, нужно идти с доносом, имея на обоих конюхов такое обвинение, чтобы даже Башмаков от них отвернулся. Скоморохи-то что… Один лишь Стенька из всего Земского приказа и видел в лицо, кто помог скоморохам уйти. И тут его слово будет против слова того конюха с татарской рожей, и конюх-то отречется, и конюху-то поверят… и еще щенка тот конюх заодно спасет… Да и вся купеческая дворня, поди, отречется — мол, никаких конюхов и видом не видать, и слыхом не слыхать было!
Понемногу погасив свой бестолковый бег и сделав несколько шагов непонятно куда, Стенька встал в пень и задумался.
Он мучительно пытался увязать конюхов, и в особенности щенка Данилку, с делом о медвежьей харе…
Когда к носу подъезжает здоровенный кулак, а в шею упирается засапожник, — много чего любопытного понарасскажешь, в том числе и такого, о чем минуту назад знать не знал и ведать не ведал. Стеньке было безумно стыдно вспоминать, что такое он бурчал и выпаливал в ответ на расспросы. Однако не только ярость — недоумение тоже им владело. Вопросы-то были диковинные…
Простоял Стенька недолго — все сложилось, все на ниточку нанизалось. И стало ясно — скоморохи-то, со щенком вместе, все самое важное у него выпытали! И теперь они сами могут докопаться, какое отношение имеет медвежья харя к убийству! А он, кто с этого дела мог бы получить некоторый прибыток и повышение по службе, останется с носом.
Подумав о службе, Стенька чуть громко не застонал: «Уй-й-й!»
Его занесло довольно далеко от белянинского двора, а там, поди, двое стрельцов, с которыми он вместе обходил дворы, чтобы никто из скоморохов не проскочил, вернулись к прочим участникам облавы и все вместе совет держат: куда, к черту, подевался земский ярыжка Степан Аксентьев? То ли скоморохи его с собой зачем-то утащили, то ли он им бежать пособил?
Нужно было сладить вранье, и оно сладилось довольно быстро.
Стенька, закусив губу и уставившись в землю, изготовил такую правдоподобную повесть:
— Бегу я, стало быть, к переулку и вижу меж церковью и колоколенкой суету и мельтешенье. Я, чтобы не спугнуть, голосу не подал, а стал подкрадываться. И как те два стрельца мимо меня пробежали — знать не знаю и ведать не ведаю. А когда подкрался — увидел, что скоморохи проклятые уже, перешепнувшись, ноги уносят. Я крикнул — да за ними! А что меня не слыхали, так я не виноват! И бежал я за ними, хоронясь, и бежал, и бежал…
Теперь нужно было придумать — куда именно забежал.
Стенька придумал — на Неглинку! Там они, шпыни ненадобные, у девок скрываются.
На Неглинке ему бывать доводилось. Как-то был с сослуживцами по Земскому приказу в кружале, вышли в размышлении, где бы добавить, а тут и девки подвернулись, к себе позвали. Казалось, уговор был прост: одни ставят выпивку, другие — угощение, а прочее — кто как устроится. Однако наутро девки подняли шум, и пришлось расплачиваться тем, что было на себе. Так Стенька лишился совсем хороших меховых рукавиц, за что ему и влетело от Натальи… Так что никаких добрых чувств к сварливым девкам он не испытывал и даже обрадовался, когда изобрел для них пакость.
Но вранье всего-то навсего спасало земского ярыжку от батогов. А нужно было не только самому из-под них уйти, но и подвести под них обоих конюхов — Данилку и того, с татарской рожей!
Стенька постановил для себя, что коли конюхи каким-то лешим связаны со скоморохами, то и с делом о харе — наверняка! Совсем было бы замечательно, кабы они ту харю у деда выкрали да и к дереву приколотили! Но он и сам понимал, что это невозможно.
Стенька стал опять продумывать покражу хари с тем, чтобы найти в преступлении щелку и воткнуть туда конюхов…
Он принялся вспоминать то утро, когда лукавая Наталья отправила его к соседям вести дурацкий розыск…
А в самом деле — кто обокрал покойного деда?
Днем чужому забраться на стрелецкий двор мудрено — там хозяйничают бабы, там носятся дети, да и сам стрелец не целый же день на торгу пропадает или ремеслом занимается, это — не государева служба, он и обедать приходит, и досугом своим распоряжается.
Ночью спускают с цепи кобеля…
Останется одно — домашний вор.
Тогда, когда харя пропала, возвели поклеп на младших внучат. А потом, не найдя в их имуществе уворованного, решили, что дед сам, на старости лет ума лишившись, куда-то свое рукоделье засунул. И некоторое время спустя дед, уже совсем обеспамятев, скончался.
Если в хозяйстве заводится домашний вор, то это, надо полагать, самый бесправный в доме человек, для кого и полушка — сокровище. Бывает, подворовывает сама хозяйка, особенно коли в годах и завела себе молодого любовника. Бывает, подворовывают приказчики… комнатные женщины… сенные девки… Этого народу на стрелецком дворе нет, а хозяйка, Алена Кирилловна, мужа любит и с ним во всем заодно. Бывает, подворовывают дети…
Старшие дедовы внуки уже семьями обзавелись. Сам он жил в семье Ждана Моркова, и при Ждане же жил самый младший из дедовых сыновей — Бориска с женой Вассой. Двух дочерей они отдали замуж, и на дворе из детворы были только Егорка с Матюшкой. А младшая дочь Алены со Жданом была уж просватана, осенью собирались сыграть свадьбу, и за девкой был строгий присмотр.
Так что же — Егорка с Матюшкой?..
А почему бы и нет? Парнишки уже в тех годах, когда им можно что-то растолковать, пообещать, научить!
Прикинув, сколько времени могло бы уйти на преследование скоморохов до Неглинки, Стенька, хоронясь и озираясь, поспешил совсем в другую сторону — в Замоскворечье, в Стрелецкую слободу.
Там он чуть не налетел на собственную жену. Разумеется, они с Домной Патрикеевой стояли у ворот, языки чесали! Стенька вовсе не желал, чтобы Наталья, как это водится у баб, сочла его дневное появление в слободе бездельем и тут же увязала с малым заработком. К Морковым он пробирался огородами и, оказалось, правильно сделал. Именно на задворках он и обнаружил дедовых внучат.
Они мастерили среди бурьяна и огромных лопухов домишко из прутьев, и мастерили довольно разумно — вбили в землю два кола с развилками вверху, укрепили на развилках длинную палку, к ней с обеих сторон прислонили другие палки, покороче, и были теперь заняты тем, что приспосабливали в качестве крыши оббитые банные веники, которые, надо полагать, еще с осени для своей затеи припасали.
— Ну-ка, ступайте сюда! — грозно потребовал Стенька.
Внучата, не понимая, чем согрешили, но заранее испугавшись, тут же полезли в свое неоконченное жилище.
— Вылезайте, вылезайте! — Стенька, подойдя, качнул прутяное строение. — Не то живо ваш терем порушу!
— А что, дяденька Степан? — раздалось изнутри. — А что мы? Мы к вам на двор не ходили! Половик не мы унесли, а Ивашка Наседкин!
О половике Стенька услышал впервые. Надо же — Наталья ни на кого не пожаловалась! Или она жаловалась, да у него в одно ухо влетело, в оба — вылетело?