– Тебе идет эта борода, – улыбнулась Жаклин. – Может, ее оставить?
– А мне казалось, что она меня старит, – улыбнулся князь Голицын, отклеивая бороду. – А потом эти седые волосы… – он аккуратно снял парик. Знаешь, без всего этого я буду выглядеть значительно моложе.
– А зачем тебе выглядеть моложе?
– Хочу понравиться тебе.
Девушка провела ладонью по гладко выбритому лицу Голицына.
– Тебе может показаться это странным, но ты мне нравишься в любом обличье.
Князь Голицын уложил парик с бородой в сумку.
– Когда ты собираешься писать статью, дорогая? Мы ведь уезжаем в свадебное путешествие?
– Вот как? Это когда же?
– Прямо сейчас.
– Но ты мне ничего не сказал об этом, милый, – растерянно произнесла девушка.
– Я хотел сделать тебе сюрприз.
– Тебе это удалось, ведь я даже не собрала свои вещи.
– Тебе не стоит переживать, я позаботился об этом заранее. Взгляни на этот багаж, – показал он на два новых чемодана из желтой кожи, стоявших на полу. – Здесь все самое лучшее: платье, туфли, украшения. Надеюсь, что ты не будешь разочарована. Если чего-то не будет хватать, так мы купим в дороге.
– Вижу, милый, что ты обо всем позаботился, я даже не смею возражать.
– Но это еще не все, я приготовил для тебя свадебный подарок.
– И где же он?
– Это еще один сюрприз.
– Надеюсь, он будет такой же роскошный, как эти два кожаных чемодана?
– Уверен, что я тебя не разочарую.
Карета подъехала к вокзалу, подле которого, выстроившись в длинный ряд, стояли экипажи, из которых выходили богато одетые люди; прибывали пролетки, груженные багажом и прочим скарбом; громко сигналили автомобили, подвозя состоятельных пассажиров.
Возчик, не удивившись перевоплощению пассажира, благодарно принял пять франков и, понизив голос, заговорщицки произнес:
– Господин, если вам понадобится приличный экипаж и человек, умеющий держать язык за зубами, обращайтесь ко мне. Если я не в дороге, то дожидаюсь клиентов на вокзале.
– Всенепременно, любезнейший, – дружески похлопал Голицын по плечу извозчика. – Вижу, что ты парень надежный. Мне такой и нужен. Одного молодчика пристрелить хочу, не проболтаешься? – строго посмотрел он на кучера. – Но сначала нужно выяснить, где он проживает. Как только узнаю, так сразу же и вернусь. Думаю, за недельку управлюсь Ну, а потом на твоей карете и поеду. Так что жди меня, не подведи. А я тебе заплачу, как положено. – И, повернувшись к Жаклин, произнес: – Пойдем, дорогая, нам сегодня хватит приключений.
Подхватив два чемодана, Голицын заторопился к перрону, где уже стоял поезд, отправлявшийся в Рим.
– Мишель, ты ведешь себя как мальчишка, – укорила Жаклин, – этот бедный кучер и в самом деле подумал, что мы какие-то бомбисты. Тебя не смущает, что он может обратиться в полицию?
– Если нас и будут задерживать, так только через неделю. Представляю раздосадованные физиономии жандармов, когда мы все-таки не появимся.
– Ты легкомыслен.
– Ну, имею я право пошутить. Это твое близкое присутствие действует на меня…
Стройная, гибкая, в длинном зауженном платье, коротким шлейфом спускающемся книзу, в соболином полушубке, с высоко поднятой головой, в меховой невысокой шапке и в сапожках с высоким каблуком, Жаклин невольно притягивала к себе взгляды проходящих мимо мужчин. Столь повышенное внимание к спутнице льстило Голицыну. «То, о чем вы, братцы, мечтаете, когда смотрите на такую женщину, я проделываю с ней каждую ночь», – самодовольно подумал Голицын, посмотрев на четко очерченный профиль девушки. Смотреть на красивую женщину всегда приятно, даже у самого сурового из мужчин невольно на лице отображается улыбка.
Подошли к вагону. Доброжелательный проводник помог Голицыну донести до купе вещи и, получив щедрое вознаграждение, вновь занял место у входа.
– Ты не устала? – спросил князь Голицын, укладывая чемоданы в багажный отсек.
– Устала. Очень, – призналась Жаклин.
– Тогда ложись спать. И не просыпайся до самой границы.
– Пожелание хорошее, – согласилась Жаклин, – но я бы хотела уснуть в твоих объятиях.
– Обещаю, что так оно и будет, дорогая, – присев рядом, Голицын обнял девушку. – Вот только пусть сначала тронется поезд, тогда мы закроемся и никого не впустим.
– До самой таможни? – спросила Жаклин.
Голицын заглянул в колдовские глаза.
– До самой таможни.
* * *
Поезд к итало-французской границе подъехал около десяти часов утра. Таможенники, попрятав лица в высокие меховые воротники, терпеливо дожидались, когда проводники откроют двери. Выпавший снег, лежавший на перроне, на крышах домов и даже на их мохнатых шапках, лишь подчеркивал холодную погоду. Наконец двери распахнулись, впустив в прогретый вагон стылый прозрачный воздух.
В тамбуре что-то громко стукнуло, как если бы опрокинулось нечто громоздкое. Прозвучал недовольный басовитый голос, а потом в коридоре послышалась уверенная поступь. Рядом вжикнула дверь купе, и вперемежку с напевной итальянской речью зазвучали грассирующие французские щебетания.
Еще через минуту в дверь сдержанно постучали, и Голицын звонко ответил по-итальянски:
– Открывайте, не заперто!
В купе вошел крупный таможенник, занявший половину пространства. Больше, чем следовало бы, он задержал взгляд на Жаклин, сидевшей у окна и укрывшейся толстой шалью, улыбнулся едва, тем самым выражая почтение, и повернулся к Голицыну.
– Таможенная служба, господа. Прошу предъявить документы.
– Пожалуйста, – протянул Голицын два паспорта.
Пролистав страницы, таможенник удовлетворенно кивнул:
– Супруги Сезар?
– А разве это незаметно? – приобнял Голицын девушку, нежно прильнувшую к его плечу.
– Заметно… – Осмотрев багаж, он остановил взор на раскрытом чемодане, поверх которого лежал объемный пакет, спросил: – Вы ничего не везете противозаконного?
– Как вам сказать, – пожал плечами Голицын. – Вот только разве что подлинник «Моны Лизы». Обычно я всегда вожу его с собой, боюсь, что могут украсть.
– Подлинник «Моны Лизы»? Ха-ха! А вы, однако, шутник, господин Сезар. Знаете, всегда мечтал взглянуть на «Мону Лизу», не покажете?
– Нет ничего проще, – охотно отозвался Михаил Голицын, поднимаясь со своего места. Подняв пакет, он аккуратно вытащил из него полотно и положил его перед изумленным таможенником. – Только прошу вас, аккуратнее, сами понимаете. Это подлинник!
– Да, да, я уже слышал.
Брови таможенника взмыли вверх, рот от удивления приоткрылся: прямо перед ним лежала самая узнаваемая картина мира, растиражированная по всему свету миллионами фотографий.