Он сказал…
Ничего.
Какие могли быть слова?
Он думал о младшей дочке, плачущей дома. Думал о жене и о сердитых словах, которые они сказали друг другу в их последнем разговоре.
Второй выстрел был громче первого, и после него не осталось ничего, кроме крови и боли.
И одно слово, произнесенное голосом, который умер в тот миг, когда оно прозвучало:
— Сара…
И для него все исчезло.
Лунд летела по ступеням, спотыкаясь, с криком, думая и гоня прочь все мысли, отбиваясь руками от пустоты перед собой.
Этажи потеряли счет. Добравшись до нижнего, она не могла остановиться и все бежала кругами по площадке, словно должна была найти еще ступени. Словно пустой холодный лестничный пролет вел куда-то в бесконечность.
Но нет, никуда он не вел. И всего лишь в нескольких шагах лежал Майер — недвижный силуэт на полу. И шум — кто-то убегал.
Лунд склонилась над ним.
Он дышал рывками. Из горла кровь. На груди кровь.
— Ян. Ян. Посмотри на меня.
Приложила руку к его лицу — теплая красная каша изливалась изо рта.
Легкие, сердце, подумала она.
Рванула футболку. Увидела зияющую рану.
Окровавленными руками достала из кармана телефон, позвонила.
На улице взревел двигатель.
Ждала.
Ждала.
Ждала.
«Скорая помощь». Мигалка, сирены, топот.
Они внутри. Медики в зеленых костюмах что-то делали, кричали, летали руки, отталкивали ее, чтобы не мешала.
На его лицо легла маска.
Крики.
— Еще физраствор.
Гудение, писк аппаратов. Потом вдруг, уже в карете «скорой помощи» — мир за окном поворачивается. Визжит резина.
— Кислород падает. Пульс высокий.
В его руке капельница. Большие глаза раскрыты, в них испуг.
Лунд сидела рядом на скамейке, смотрела, была за гранью слез.
— Он уходит, — сказал кто-то. — Дефибриллятор!
— Продолжать вентиляцию. Еще физраствор.
Майера качало и трясло, провода на груди.
— Готово.
Аппарат на стене.
— Разряд!
Майер дернулся.
— Еще раз!
Майер дернулся.
Руки на груди, жмут, жмут, жмут.
В ее мозгу слова: «Только живи! Только живи!»
Никто не слышит.
Час спустя. Она сидела на скамье в коридоре возле операционной. Все еще липкая от его крови. Все еще растерянная после того, что случилось.
Развилки на дорогах. Сделанный выбор.
Если бы она позволила ему поехать домой к больному ребенку.
Если бы они вошли вместе, как требует каждый учебник.
Если бы…
К ней шел Брикс. Вечерний костюм, белый галстук-бабочка, нарядная рубашка.
— Я приехал, как только смог, — сказал он.
Дальше по коридору люди в зеленых хирургических костюмах тихо переговаривались из-под масок.
— Какие новости? — спросил он.
В операционную вбежала медсестра с жидкостью в пластиковом пакете.
— Еще оперируют.
Она смотрела, как входят и выходят люди. Пыталась угадать их мысли.
— Что вы делали на складе?
— Что?
Он повторил вопрос.
— Мы думали, среди вещей Метты Хауге могут быть улики. У кого-то возникла та же идея.
— Оставьте это мне, — сказал Брикс. — И на этот раз будете делать только то, что я вам скажу.
В коридоре появилась Ханна, жена Майера. Она шла как во сне, лицо неподвижное, ни кровинки.
— Где он? — спросила она.
— В операционной, — сказала Лунд. — Пойдемте, я провожу вас в приемный покой.
— Нет.
Брикс зыркнул на нее сердито. Высокий импозантный мужчина в вечернем костюме — такие моменты принадлежали ему и ему подобным. Он положил руку на плечо Ханны Майер и повел ее по коридору в приемный покой.
Лунд осталась одна смотреть им вслед.
Стояла и не двигалась, не могла двинуться.
Среда, 19 ноября
Семь тридцать, сырое утро. По мокрым городским улицам ползли бесконечные потоки транспорта. В студии недалеко от дворца Кристиансборг в прямом радиоэфире Хартманн и Бремер сошлись в очередном раунде дебатов.
Охрана окружающей среды и промышленные инновации — Хартманн продвигал свои «зеленые» позиции.
— Мы должны сделать город привлекательным для компаний, которые заботятся об окружающей среде…
— Это безумие — тормозить промышленность во имя экологии, — перебил его Бремер.
Он выглядел усталым и раздраженным. Хартманн следовал совету Риэ Скоугор — играл на обаянии: новое молодое лицо в копенгагенской администрации, спокойный, внимательный, разумный политик.
— Никто не говорит о том, чтобы тормозить…
— Но есть ли что-нибудь общее в ваших позициях? — спросила ведущая. — Так или иначе, вам придется работать вместе после выборов. Возможно ли это?
— Я могу работать с кем угодно, — провозгласил Бремер. — Вопрос только в надежности репутации Хартманна.
— Вы отвлекаетесь от темы, Бремер. Мы здесь, чтобы говорить об охране окружающей среды.
— Нет, нет и нет. Сейчас столько завязано на том убийстве. Вопросы, на которые до сих пор нет ответа…
Хартманн улыбнулся женщине, ведущей встречу.
— Мы говорили об этом уже миллион раз, — сказал он. — С меня сняты все обвинения. С моих сотрудников тоже. Полиция сама заявила об этом…
— Доверие. Вот что самое главное, — настаивал Бремер. — Как мы можем работать с человеком, в котором мы все так сильно сомневаемся?
Хартманн пожал плечами, не сводя глаз с радиоведущей:
— Меня крайне огорчает то, что вы продолжаете использовать эту трагедию в корыстных целях. В настоящее время один из достойнейших офицеров полиции находится в больнице в критическом состоянии. Сейчас не лучшее время…
— Вы довели этого беднягу до такого состояния, не я. Насколько мне известно, он не относился к числу ваших поклонников…
Секундная стрелка на больших настенных часах бежала к финишу. Хартманн точно рассчитал время своей реплики:
— Мы готовы работать со всеми, кто доказал свою добросовестность и преданность общему делу. Это исключает господина Бремера и его партию. Я сожалею, что вынужден так говорить, но уверен, что уважаемая аудитория, слышавшая последние слова мэра, меня поймет.