— У него будет причина бояться, когда я доберусь до него, — пробормотал Майер.
Женщина ничего на это не сказала.
— Чего он боялся? — спросила Лунд.
— Сегодня утром он казался таким напуганным. То есть… Не знаю.
— Нам нужно найти его. Мы должны поговорить с ним.
Она вернулась к своей швабре.
— Желаю удачи, — сказала она.
На улице лил дождь.
— Возьмите мою машину. Пусть кто-нибудь займется тюремным волонтером, — сказала она Майеру. — Сообщите мне результаты.
— А вы куда?
Лунд остановила такси, села в него и уехала.
Наполовину ослепшая семидесятишестилетняя Матильда Вилладсен жила в старой квартире вместе с котом по кличке Самсон и вторым своим другом, радиоприемником. По радио передавали музыку пятидесятых. То десятилетие она считала своим.
Запись танцевального оркестра сменилась новостями.
— Полиция наложила запрет на разглашение всех подробностей… — начал диктор.
— Самсон?
Пора было кормить его. Банка с кормом открыта, еда положена в миску.
— …касающихся убийства Нанны Бирк-Ларсен, тело которой обнаружено в понедельник.
Она подошла к кухонной раковине, выключила радио. В квартире гуляли сквозняки, было холодно. На ней было надето то, что она, почти не снимая, носила последние зимы: длинная синяя вязаная кофта, толстый шарф вокруг морщинистой шеи. Уж так дорого нынче отопление. Она же девушка пятидесятых. Ей не привыкать переносить лишения, она справится.
— Самсон!
Кот замяукал где-то в коридоре, но в откидную дверцу почему-то лезть не хотел. В своих растоптанных шлепанцах она прошаркала к входной двери, сняла цепочку. На лестничной площадке было темно. Небось, соседские ребятишки разбили лампочку. Матильда Вилладсен вздохнула, опустилась на больные колени, ворча про себя на некстати разыгравшегося кота.
Она ползала во мраке по площадке, ощущая сквозь чулки холод каменного пола, водила руками и звала:
— Самсон, Самсон. Непослушный котик, плохой котик…
Потом она наткнулась на что-то, стала ощупывать находку пальцами. Что-то кожаное, твердое, потом джинсы…
Вспыхнул огонек зажигалки. Она подняла голову: залысины, злое мужское лицо, руки, в которых зажат кот. Кошачьи усы чуть не касаются трепетного язычка пламени.
Коту не нравилось происходящее. Ему было страшно.
— Мой кот… — начала она говорить.
Пламя передвинулось ближе к морде Самсона. Тот замяукал и попытался выкарабкаться из отчаянной хватки.
Жестким голосом мужчина приказал:
— Молчи. Иди в квартиру.
На манекене было надето свадебное платье — из белого атласа, покрытого цветочной вышивкой. Мать Лунд, Вибеке, шила платья для местного магазина свадебных товаров. Не столько ради денег, сколько из желания иметь занятие. Вдовство ей не нравилось. Ей вообще мало что нравилось.
— Что сказал Бенгт?
Это была чопорная женщина, всегда одета с иголочки, всегда серьезная, с резкими манерами, часто язвительная и жесткая.
— Я ему сейчас позвоню.
Вибеке отступила от манекена на шаг и оглядела платье. Добавила стежок в талии, еще один на рукаве. Лунд подумала, что ее матери, наверное, по душе мысль о том, что женщины выходят замуж. Это сужает их выбор. Связывает узами, как и задумано Богом.
— Так ему еще даже не сообщила?
— Не было времени.
Ее мать только коротко вздохнула. Этот вздох Сара слышала с детства, но до сих пор удивлялась тому, как мать умудряется вложить в одно-единственное дыхание столько неодобрения и неприязни.
— Надеюсь, ты не испортишь отношения и с ним тоже.
— Я же сказала, что позвоню!
— Карстен…
— Карстен ударил меня!
Взгляд — долгий и холодный.
— Всего однажды. И все. А он был твоим законным мужем. Отцом твоего ребенка.
— Он…
— То, как ты себя ведешь… Твоя одержимость работой… Мужчина должен знать, что в нем нуждаются. Что его любят. Если ты не даешь им этого…
— Он меня ударил.
Вибеке аккуратно проткнула иглой гладкую блестящую ткань возле выреза горловины.
— Тебе никогда не приходило в голову, что ты сама напросилась?
— Об этом я не просила.
Мобильник Лунд зазвонил. Это был Майер.
— Я говорил с тюрьмой, — сказал он.
— И?
— У него было всего три посетителя. Один умер. Один уехал в другой город. И еще один не подходит к телефону.
— Можете заехать за мной? — спросила Лунд и назвала ему адрес в Эстербро. — Минут через двадцать.
— Такси уже выехало. Надеемся на щедрые чаевые.
Полиция повсюду оставила следы своего пребывания. Вся квартира покрыта метками, цифрами, стрелками. Места, где они снимали отпечатки пальцев, присыпаны порошком.
Антон, всегда отличавшийся любознательностью, встал перед комнатой сестры и спросил:
— Что это на двери Нанны?
— Не ходи туда, — прикрикнул на него Бирк-Ларсен. — Садись за стол.
Стол.
Этот стол Пернилле и Нанна смастерили года три назад, летом, когда за окном лил дождь и было нечем заняться. Купили дешевых досок, сколотили каркас. Наклеили на столешницу фотографии и школьные грамоты, потом все залакировали. Получилась семья Бирк-Ларсенов, застывшая во времени. Нанне тогда исполнилось пятнадцать, она быстро взрослела. Антон и Эмиль были совсем малышами. Эти лица, почти все улыбающиеся, собранные вместе, стали сердцем их маленького дома.
Теперь мальчикам шесть и семь, в их смышленых блестящих глазах вопрос. Им любопытно и немножко страшно.
Пернилле села, посмотрела на них, прикоснулась к коленкам, ручкам, щечкам, проговорила:
— Мы с папой должны вам кое-что сказать.
Тайс Бирк-Ларсен стоял в стороне. Пока она не обернулась к нему. Тогда он медленно подошел и сел рядом с ней.
— У нас случилось горе.
Мальчики нахохлились, переглянулись.
— Какое? — спросил Эмиль, старший, хотя в чем-то не такой быстрый, как брат.
За окном гудели проезжающие мимо машины, доносились голоса. Там. А здесь были они — семья. Вместе. Так было всегда. Для Тайса Бирк-Ларсена всегда так и будет.
Его большая грудь вздымалась. Сильные, грубые пальцы пробежали по седеющим рыжим волосам. Он ощущал себя старым, беспомощным, глупым.
— Ребята, — наконец произнес он. — Нанна умерла.