И перед ним, как в сказке, немедленно появилась та, ради которой…
– Не кричи, Миша, – улыбнулась ему жена. – Мишка спит.
Он подошел, обнял ее и уткнулся носом в теплую, нежную шею.
* * *
Отец Василий наворачивал блины и слушал. Ему было так хорошо, как не было, пожалуй, никогда.
– Стрелка совсем извелась, – подкинула ему прямо со сковороды очередной блин Олюшка. – Одно то, что соскучилась… Я когда открыла, кинулась лизаться! Всю обслюнявила!
– Бедная кобыла, – засунул в рот блин священник.
– Потом даже в сарай заходить не захотела… Так я ее прямо на улице оставила. Ты ее, кстати, не видел?
– Не-а, – намазал следующий блин сметаной отец Василий.
– Ну, значит, на Студенке со своим другом бродит. Тут у нас жеребец появился…
– Чей?
– Не знаю. Полина говорит, совхозный, а я так думаю, какой там совхозный? Уже и совхозов-то не осталось… Так я что говорю, – спохватилась жена. – Шутка ли сказать, три дня кобыла взаперти провела! Хорошо еще, что ты ей воду оставил.
Священник поперхнулся и положил блин обратно в тарелку.
– Неужели наелся? – удивилась супруга.
Священник метнулся в прихожую, стремительно надел сапоги…
– Куда ты, Миш?
Отец Василий закашлялся и вылетел во двор. Кинулся к цистерне, одним махом преодолел несколько металлических ступенек, обеими руками ухватил запор, сорвал его и откинул крышку.
Внутри было тихо и темно. Глаза еще не привыкли…
– Эй! – крикнул он. – Вы еще здесь?! Изнутри цистерны раздался нестройный то ли стон, то ли плач.
– Господи, прости меня, грешного! – перекрестился священник. – Господи, прости! Не хотел!
– Ольга! – обернулся он. – Какое сегодня число?
– Восьмое, – пожала плечами стоящая на крыльце удивленная вопросом и поведением мужа попадья.
– Мать честная! – схватился за голову отец Василий: эта троица просидела в ледяной цистерне без еды и питья четверо суток!
– Оля! – снова повернулся он. – Быстро звони Скобцову! Скажи, нужно троих бандюг принять, накормить и отогреть!
* * *
Менты приехали быстро – минуты через три. Бандиты настолько промерзли, что были неспособны не только сопротивляться, но даже самостоятельно выбраться наверх, и милиционерам самим пришлось спускаться в цистерну и, надрывая пупки, подсаживать полуторацентнерных Юрка и Игорька на собственных шеях. И, конечно же, на этот раз отвертеться от дачи показаний священнику не удалось.
– Знаете что, ребята, – предложил он молоденьким офицерам. – Давайте, я буду есть и рассказывать, а вы будете есть и закусы… ой! то есть записывать.
Милиционеры переглянулись, но священник смотрел на них с такой мольбой, что они дрогнули.
– А с этими что делать? – спросил офицеров сержант.
– Их тоже можно покормить, – смущаясь, предложила Ольга. – Все же люди…
– Э-э, хозяюшка, не надо, – засмеялись менты. – За ними глаз да глаз нужен! Будьте уверены, там их покормят…
* * *
Весь этот, да и почти весь следующий день священнику пришлось посвятить силовым органам. Правда, и от них какая-никакая, а польза была. По крайней мере, те же гибэдэдэшники сами, безо всякого нажима со стороны властей, достали из траншеи бедный поповский «жигуленок», как могли, используя личные связи, его подшаманили и уже к вечеру загнали во двор отца Василия.
– Принимайте, батюшка! – хлопнул работящую машину по капоту молодой милиционер. – Не как новенькая, но еще послужит.
– Храни тебя господь! – чуть не прослезился отец Василий. Ему самому такой ремонт был пока еще не по карману.
А на следующий день он лично встретился со Скобцовым и еще раз рассказал ему все, что с ним произошло. Но начальник милиции слушал с откровенным недоверием.
– Знаете, батюшка, – сказал он, качая рано поседевшей головой. – Были мы на этой даче. И – никого! Нашли хозяина дачи, он, кстати, сейчас в Москве работает, солидный такой дядька… И оказалось, что никому он свою дачу в аренду не сдавал. Как вы это объясните?
– А что вы у меня спрашиваете? – усмехнулся священник. – Вы у тех орлов, что в цистерне четыре дня просидели, спросите.
– Молчат орлы, – вздохнул Скобцов. – По документам они работники частного охранного предприятия, ни в чем таком не замешаны, я проверял… сюда приехали по служебным делам; я опять-таки проверял – все так и есть…
– И что, вы их отпустите? – похолодел священник.
– Нет, конечно, – снова покачал головой начальник милиции. – Ваши показания у нас есть, и пока мы их досконально не проверим, никто никого не отпустит. Вот только неувязочек слишком уж много выходит.
– Стоп, стоп! – аж привстал отец Василий. – А «Рено»? Тот самый, что вы забрали! Это же улика!
– Да какая это улика! – отмахнулся Скобцов. – Ни одного отпечатка пальцев! Кроме ваших, разумеется… Да и числится он в угоне – поди докажи, что это они его сперли! Скорее уж на вас надо подумать.
Священник почесал в затылке. Ситуация получалась, прямо сказать, хреновая. Ни доказательств, ни улик, ни зацепок. В принципе его все это теперь как бы и не касалось. Как там сказал костолицый? «Ты ему неинтересен…» Так, наверное, и есть.
– Я, если честно, только на одно надеюсь, – вздохнул Скобцов. – На показания Ефимова… Как вы думаете, будет он говорить?
– Борис? – Отец Василий вспомнил этот умоляющий взгляд, эти сцепленные наручниками длинные кисти и почувствовал, что ему стало нехорошо. Он не верил, что Боря сумеет воспользоваться этой булавкой. – Не знаю… Вы его получше охраняйте… Мне кажется, он боится.
– Боится? Правильно делает, что боится, – хмыкнул Скобцов. – За ним столько всего числится, что ого-го! Не отвертится.
Священник на секунду задумался, но понял, что врать не хочет. И скрывать тоже ничего не желает.
– Я не про это, Аркадий Николаевич. Боря мне сказал, над ними над всеми Хозяин какой-то есть. Они все его боятся, сказал он. И эти трое, и он…
Зазвонил телефон. Скобцов пожал плечами и поднял трубку.
– Мне они ничего такого не говорили, – напоследок произнес он и приложил трубку к уху. – Да. Я слушаю.
Священник сидел и думал. Он понимал, что не сумеет донести до глубоко атеистически настроенного Скобцова свою веру в правдивость слов костолицего. Для начальника милиции просто не существовало таких понятий, как интуиция, провидение, рок… Другого поля ягода.
– Когда? – встревоженно спросил телефонную трубку Скобцов. – Что значит, у вас на глазах? Вы что там все, охренели?! Так! Ждите меня! Еду!