Отец Василий нет-нет да и задавался мыслью, а не жалеет ли она, что выбрала себе мужа, сознательно уклоняющегося от применения своей недюжинной силы в этом жестоком мире, хотя какое там «уклонение», если меньше чем за сутки он нарушил столько установленных для себя запретов, что… он даже думать сейчас об этом не хотел. Но он понимал, что это его собственное прошлое снова настигло его, и именно тогда, когда он решил, что никакого «багажа» за плечами уже нет и можно спокойно расслабиться и быть самим собой.
– Не ругайте себя, – тихо попросила Ольга.
– Легко сказать, – покачал головой священник.
– У вас не было выбора.
– Выбор всегда есть, – вздохнул он и сжал раскаленный стакан между ладоней.
Стакан хлопнул и рассыпался в руках, словно был сделан из тонкой ледяной корочки.
– Ой, извините! – растерялся он.
– Ничего страшного! – Вера тут же притащила стопку газет и принялась промокать расплескавшийся чай, собирать осколки стекла.
– Я не хотел…
– А-а! – махнула рукой чернявая девушка. – У нас каждый день чего-нибудь ломается! Так что не переживайте! Мы еще нальем.
Отец Василий с сомнением оглядел свои ладони и вздохнул. Комфортнее всего ему было бы сейчас где-нибудь на беговой дорожке или на ринге, но… гостеприимство следовало уважать.
Постепенно, где-то после третьего стакана чаю, ему полегчало. Попривыкли к нему и девушки, видно, так и недоговорившие что-то свое с матушкой Ольгой.
– Вы ведь из-за нас, поди, и не спали? – спросил отец Василий.
– Мы к этому привычные, – махнула рукой Вера. – Да и работы сегодня не было.
«Козелков! – сообразил отец Василий. – Видно, не приехал. Они ведь его ждали».
– Симпозиум на сутки отложили, – словно отвечая на его догадку, сказала Вера. – Так что у нас был выходной.
И тогда он вспомнил – да, точно, симпозиум должен был состояться сегодня, то есть уже вчера, в усть-кудеярском Доме работников сельского хозяйства. Но ни Ковалев, ни кто другой не мог повлиять на события, а значит, министр сам изменил расписание своей поездки.
Формально отцу Василию не было ровным счетом никакого дела до маршрута поволжской рабочей поездки министра, но только формально. Будучи однажды втянутым в эту историю, священник уже не мог делать вид, что это его не касается.
– Вы лучше расскажите девушкам об иконе Казанской Богоматери, – поспешила перевести разговор в другое русло Ольга. Она хотела как можно быстрее покончить со всем, что произошло за минувшие сутки. – А то девушки интересовались.
Отец Василий благодарно посмотрел на Олюшку.
– А о чем девушки хотели знать?
– Правда ли, что она от болезней помогает? – сверкнула глазами черненькая.
– Правда, – спокойно подтвердил священник. – И не только от телесных.
– А то у нас Инга спину застудила, никак не избавится – болит и болит.
– А давно вы, Инга, в церкви были?
– Да я как-то и не думала про это, – засмущалась Инга. – У врачей была, у экстрасенсов была, а в церковь как-то и не догадалась…
– Приходите, – просто предложил отец Василий. – Дайте своей душе самое главное, а остальное приложится.
Девушки поджали губки, и священник сокрушенно качнул головой. Он уже видел, что разговор все более теряет свою изначальную непринужденность. То, что легко получалось у его жены, не всегда получалось у него.
– Батюшка! – поддела его Вера. – А вот у нас вышел спор, экстрасенсы, они от Бога силу берут? Или откуда?
Священник поморщился. Это уже напоминало ему полковую лекцию с хорошо подкованным по идеологической части заезжим знатоком. Он не любил таких ситуаций, но, увы, все чаще попадал в них сам.
Его настороженность к подобного рода беседам имела под собой основание. Он слишком часто видел, как самые серьезные духовные вопросы превращаются в такой вот «неформальной» обстановке в фарс, а ее участники – в шутов. Сейчас происходило именно это. И конечно же, не беспричинно. Потому что немыслимо получить от чужого, пусть и обремененного саном человека ответ, который следует искать самому, в своей собственной душе, и лучше в обстановке торжественной храмовой тишины.
– Ох, Вера, не от Бога все это. Не от Бога, – вздохнул он.
– Но ведь все к ним ходят, и ничего. Многим помогает.
– Широки врата и пространен путь, ведущие в погибель, и многие идут ими, – процитировал он. – Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их…
– Нет, все-таки вы странный, батюшка, – усмехнулась Вера, и получилось это у нее неожиданно зло. – Как не из этой жизни! Вон, третье тысячелетие на дворе, столько всего нового, столько у людей новых способностей открывается! Одних церквей сколько появилось – и католики, и бог знает кто… И что, все они не туда идут?
Отца Василия учили и аргументам, и контрприемам, но он сказал первое, что пришло в голову.
– Берегитесь лжепророков, которые приходят в овечьей шкуре, – покачал головой священник. – А сами суть волки хищные. Вы, девочки, главное, не закрывайте ни на что глаза, смотрите, кто есть кто, думайте и почаще спрашивайте совета у своего сердца. И конечно, в церковь ходите.
Девушки потупили глаза. Отец Василий видел, по сколь тонкому краю он только что прошел. Случись ему хоть немного добавить пафоса, и все стало бы выглядеть фальшивым – это было очевидно. Но он удержался и от повышения тона, и от совершенно лишнего в этой комнате морализаторства.
– А можно вопрос, батюшка? – прищурила глаза Вера.
– Спрашивай.
– Как вы священником решили стать? Что, вот так вот жили себе, и вдруг на тебе – озарение?! Или с детства хотели, как в космонавты?
– Не с детства, Вера.
– А как вас… угораздило?
– Я отвечу, – отец Василий потер широкий, крепкий лоб. – Грех на мне, Вера… тяжкий грех. Я еще вовремя спохватился, а мог так и не понять, куда меня несет.
Девушки опешили. Такого ответа не ожидал никто.
– И вы думаете, Он простит? – наклонила голову Вера.
– Не знаю, – отец Василий почувствовал, что взмок от напряжения. – На милость Господню уповаю, но что Он решит, только Ему и ведомо.
– И вы так и живете, не зная, простит ли вас Тот, кому вы отдаете всю свою жизнь? – с нескрываемым ужасом в голосе спросила Вера.
– Знаете, давно, еще до семинарии, один человек мне сказал: «Чтобы верить, надо иметь немалое мужество». И с тех пор не проходит недели, чтобы я не вспоминал эти слова. И чем дольше живу, тем глубже понимаю, как он был прав.
Девушки приуныли. Во всем этом – и в ответе священника, и в их собственных мыслях «по поводу» – радости не было никакой.