– Андрюха! Андрюха! – провозгласили несколько костлявых, симпатичных мне доходяг.
– Где? – услышал я голос, показавшийся мне очень знакомым.
– Андрюха вернулся! И Джонни! И Малой!
– Где?
Голос принадлежал Славе Кпсс. Проявившись из голой толпы, он улыбнулся.
Ничего не понимая, я замер, и шедший следом Джонни уперся в мою спину.
– Слава! – выкрикнул я. – А ты как?.. А ты зачем?.. Ты – здесь?!
– Здесь,– сказал Слава, явно наслаждаясь моим изумлением.
Внутри у меня все опустилось, потом поднялось, опустилось опять; ослабели ноги; глупая, счастливая улыбка сломала рот. Пробившись между тел, я обнял друга.
– Тебя не отпустили?
– Отпустили,– хмыкнул Слава. – Попробовали бы они меня не отпустить! Но я не ушел. Давайте, проходите. Чуть-чуть водки осталось... Выпьем...
Мы сели на козырной поляне, возле самой стены. Там, где пятнадцать суток назад ели мясо.
– Что случилось? Почему ты не ушел?
– А ты не понимаешь? – сурово спросил Слава.
– Нет.
– Как – уйти? Все бросить? Хату? Общее? Трассу? Мне же предъявят! Вас – нет, никого нет... Короче говоря, я сунул куму, сколько надо, и – тормознулся. До вашего возвращения...
– Зачем тебе эта хата? И Трасса? Слава вдруг разгневался.
– Ты с ума сошел! Это же м о я хата! Я в ней – четыре года! Так просто взять и уйти – это не по-божески!
– А Слон? – задал я мучивший меня вопрос. – Он как, не сунулся к тебе?
– Какой Слон? – удивился Слава. – Ах, Слон... А нету его больше. Забрали. С вещами.
Я ничего не сказал.
– А за это,– тихо добавил Слава Кпсс,– я куму сунул, сколько надо.
– По таксе?
– Нет,– сухо возразил мой друг. – Все отдал. До копейки. Все, что накопил, всю карманную наличность, какую для воли приберег.
– Как же ты на свободу – без денег?
– Моя свобода никуда не денется. Она всегда со мной.
– И моя,– сразу сказал я.
– И моя,– эхом повторил Джонни.
– И моя,– прошептал Малой. Голоса звучали глухо. Потом каждый из нас сделал одинаковое движение: потянулся рукой, как будто намереваясь из кармана драных штанов, или из-за пазухи, или из-за пояса, или из какого-то другого потайного места извлечь свою собственную, тщательно сберегаемую, сокровенную, никому не отданную свободу – и показать ее. Если не всему миру, то хотя бы близким людям.
Она цела. Она моя. Наша.
Она есть и будет.
7
Наутро Слава Кпсс ушел на волю. Сто тридцать пять лиц – кроме тех, чья очередь была спать,– просветлели, когда он шел к двери. Множество печальных глаз проводили сутулую фигуру человека, покидающего тюрьму для новой жизни по ту сторону решетки.
Иконки и образа Слава подарил мне. Одеяло отдал в Общее.
– Правую руку давай!
Я присел на пороге фургона и с сожалением выдернул ладонь из кармана. Жестокий январский мороз немедленно схватил меня за пальцы.
То же самое сделал конвоир. На запястье щелкнул обжигающий ледяной металл.
Машина подъехала совсем близко к крыльцу. Путь от автозека до двери суда – одна, максимум две секунды. Справа и слева, перекрывая пути возможного бегства, переминались с ноги на ногу четыре автоматчика в масках. На черной ткани возле ртов – белесые пятна изморози.
Фургон окружила толпа. Посмотреть на арестованного сановника и его подручных пришли несколько десятков людей. Жены, матери. Друзья. Родственники. Еще – репортеры и газетчики. Процесс над бандой казнокрадов вызвал большой резонанс в обществе. Все-таки министра, хотя бы и провинциального, судят за уголовное преступление не каждый день. Толпа выкрикивала в адрес только что доставленных подсудимых слова поддержки. Когда появился министр, шум достиг такого градуса, что с веток окрестных деревьев снялись несколько потревоженных ворон. Они закружили меж домами, над серой коробкой тюремного грузовика, над редкими в этот полуденный зимний час прохожими.
Я шел вторым – вслед за министром. Как и он, я успел на миг замереть на самом краю люка и с высоты фургона осмотреться по сторонам.
– ПАПА!!! Мгновенно угадав, откуда именно донесся звонкий детский выкрик, я повернул голову и увидел крошечную фигурку в ярком комбинезоне. Взгляд широко раскрытых детских глаз проник прямо в центр сознания.
Красные щеки. Толстый шарф под крошечным подбородком.
Жена держала сына за руку.
Мои стояли поодаль от шумных единомышленников министра, зато выше всех: забрались на сугроб.
Две недели назад моему сыну исполнилось три года.
Я схватил ртом ледяной воздух.
– Пошел, пошел!
Прыжок вниз. Сладковатый запах выхлопных газов защекотал ноздри. Полтора торопливых шага – и я внутри, в тех помещениях, куда вольный человек просто так не попадет. И не дай Бог ему попасть.
Итак, сегодня важный день. Начнется суд. Я познакомлюсь с членами своей банды. И с судьей.
Но это не главное. Я увидел свою семью, они в порядке, они пришли поддержать меня – вот событие! Сын – в новенькой зимней одежде. Щекастый, крепкий поке-мон. Жена – тоже не в обносках. Шуба, яркий платок. Лайковые перчатки. Мои – не голодают. У них все хорошо. Они держатся, они любят меня.
А ведь могло быть и по-другому! Так называемая невеста моего друга Джонни устала ждать уже через полгода. У других приятелей – жены работали на двух работах, за копейки, вынужденные содержать не только себя и детей, но и отдыхающих за решеткой супругов...
«Конвоирка» Кузьминского межмуниципального суда до мелочей напоминала переодевальню лефортовской бани. Столь же тесная – два на два с половиной метра. Такая же стальная белая дверь. Круглая дыра глазка снаружи закрыта особой заслонкой. У дальней стены – деревянный помост. Пенитенциарные интерьеры просты и дешевы.
Впрочем, тут есть все, что нужно. Можно даже прилечь. Почти тепло. Сухо. Тихо.
– Курить запрещено! Сигареты, спички – сдать! Получите на выходе. Шнурки – тоже.
– Как же я без шнурков?
– Как все! Только сейчас я понял, почему обувь многих соседей по автозеку держалась на ногах посредством коротких, скрученных в жгутики кусков тряпки. Такие шнурки – десятисантиметровые обрезки – не изымались, тогда как свои, настоящие, мне пришлось выдернуть из дыр и отдать дежурному охраннику.
– Старшой, выведи в туалет.
– Через час.
– А пораньше – никак?
– Не разговаривать!