Эта и несколько других похожих историй резко состарили банкира. Задолго до того, как ему исполнилось тридцать, он стал сухим, немногословным, практически лишенным друзей педантом с вечно постным выражением гладко выбритого, бледного лица. Вдобавок он, как все начинающие банкиры, поигрывал на фондовой бирже, в этом суперказино для особо богатых; трижды в течение года едва не стал миллионером и трижды все терял; такие качели со стороны выглядят захватывающим аттракционом, изнутри же это — высокооплачиваемая каторга. Всякий бизнес есть прежде всего обязательства, а уже потом — черная машина с кожаными креслами и золотая кредитка. По временам банкир Знаев чувствовал измождение. Он мало спал и кое-как наловчился снимать стресс в спортивном зале — но не в постели с женщиной.
Он был очень самолюбив, таких людей секс не расслабляет. Постельные упражнения всякий раз становились для бывшего гитариста очередным поводом доказать себе, что он — самый лучший. Он занимался сексом не ради процесса, а главным образом для того, чтобы в финале измочаленная и счастливая партнерша горячим шепотом сообщила ему, что ей ни с кем никогда не было так хорошо. О том, насколько хорошо было лично ему, гитарист-финансист никогда не думал. Его никто никогда не учил думать о себе.
В тридцать он стал окончательно богат, зауважал себя, объездил полмира, его репутация в деловых кругах была кристальной, его банк процветал, штат секретарей и помощников ловил каждое слово жесткого босса.
Купил просторную квартиру — и вдруг стал задумываться о том, что пора привести в дом молодую хозяйку.
Он думал всегда интенсивно и быстро, он все делал интенсивно и быстро, и почти мгновенно — в тот день, когда впервые сжал в руке ключи от дорогостоящей недвижимости (Большая Полянка, четырехэтажный дом — памятник архитектуры, потолки три с половиной метра, эркер) — додумался до печального вывода: он, Сергей Знаев, неинтересный человек.
Он трудолюбивый, сильный, эрудированный, очень быстрый, у него деньги, у него свой банк, у него квартира в семистах метрах от Кремля, у него бешеная воля, у него все! — но он неинтересный, и точка. Его жизнь кошмарно однообразна и, чего греха таить, уныла. С самим собой — да, ему забавно, очень, его увлекает и полностью поглощает его дело, все эти комбинации с кредитами, депозитами, выгодным размещением временно свободных активов, форвардными и фьючерсными контрактами, опционами и прочими финансовыми фрикциями — но со стороны в свои тридцать он выглядит как приставка к собственному компьютеру; за таким любопытно, наверное, какое-то время понаблюдать, но связывать жизнь — верная гибель.
Почему тогда он эту мысль постарался затолкать на дно сознания, зачем, несмотря на суровый самому себе приговор, все-таки начал активные поиски невесты — впоследствии он никогда так и не смог ответить на этот вопрос. Или отвечал расхожими фразами. Устал от одиночества, человек — стайное животное и так далее. Разве это ответ? Настоящий ответ всегда страшно озвучить.
Однажды, спустя уже полгода после начала семейной жизни, он вызвал Камиллу на откровенность. Спросил, что же такого она — интересная девушка с изящными запястьями, последовательно отвергшая ухаживания разбитного криминального авторитета и донельзя утонченного владельца звукозаписывающей компании, — нашла в нем, некрасивом, всегда дурно одетом финансисте? И получил простой ответ: «Ты хороший».
Видит бог, он очень старался. Сразу после свадьбы впервые в жизни взял полноценный отпуск (сам у себя взял, сам себя отпустил). Две недели ничего не делал. Даже не думал о работе. Это стоило значительных усилий. Именно тогда, на Мадейре, он научился выбрасывать из головы ненужные мысли — бесценный навык, впоследствии развитый в систему.
Гуляли по Фуншалу, любовались океанскими яхтами с огромными, в двухэтажный дом, килями, заходили на рыбный рынок, где из толпы туристов со специального балкона наблюдали, как на широких столах местные торговцы, совершенно неотличимые от средневековых пиратов, огромными тесаками разваливают на части пятисоткилограммовые туши тунцов; потом шли в ресторан и ели «мясо на камне»: куски сырой говяжьей вырезки, подаваемые на раскаленном плоском куске гранита размером с книгу — сам отрезаешь, сам жаришь, тут же глотаешь; в другие дни заказывали особую, глубоководную рыбину, которую не надо потрошить — ее внутренности при резком подъеме из глубины сами вываливаются через рот; поднимались на фуникулере в горы, где воздух был таков, что предприимчивый Знаев тут же придумал сгущать его в баллоны и задорого продавать в Москве; он нырял со скал в горько-соленый океан или наивно пытался, обернув руку пластиковым пакетом, изловить краба, бегающего по суше едва не вдвое быстрее человека, а жена с безопасного расстояния ахала и мелодично запрещала; вечером снова гуляли, покупали бутыль сухой мадеры, отхлебывали, передавая друг другу, прямо из горлышка, он любовался, как Камилла это делает, — молодая женщина, глотающая портвейн из горла, выглядит ошеломляюще соблазнительно, — шли вдоль берега, наблюдая, как солнце падает за мыс Кабо-Жирао: поросшая эвкалиптами макушка и почти шестьсот метров скалы, отвесно опускающейся в синюю Атлантику.
Хорошо не думать о работе, если сбежать от нее за полторы тысячи километров. Из такого далека всякая работа видится тем, что она есть: всего лишь работой.
Путем последовательных, все более решительных усилий банкир превратил себя в семейного человека. Не менее одного дня в неделю полностью посвящал супруге: походы по ресторанам, клубам, театрам, галереям, магазинам, модным показам. Летали в Лондон — посмотреть шоу Мадонны. Летали в Милан — послушать оперу. Летали в Прагу — побродить по антикварным лавочкам Кампы. Снобизмом не страдали, могли прокатиться и в Коломну, где на крепостной стене шестнадцатого века местные энтузиасты, затянувшись в бряцающие кольчуги, рубились на всамделишных мечах и палицах.
Они хорошо проводили время, если не учитывать, что само выражение «проводить время» всегда приводило Знаева в бешенство. Проводить время — значит, расстаться с ним, прощально помахать ладошкой, пока оно исчезает навсегда, твое собственное, бесценное.
Когда Камилла забеременела, он вздохнул с облегчением. Следующие четыре года все шло правильно: жена занималась потомством, муж заколачивал деньги, появляясь дома только для того, чтобы поспать. Сын был важным элементом системы ценностей банкира. Личная экспансия предполагает появление наследника, продолжателя дела. Еще лучше иметь за спиной не одного продолжателя, а двух, трех; чем больше, тем лучше. Но банкирова жена наотрез отказалась размножаться. Знаев однажды сгоряча предложил ей пятьсот тысяч долларов за второго ребенка, независимо от пола. Не уговорил. И очень обиделся. Что это за жена, если она отказывается рожать мужу детей?
Сейчас, спустя восемнадцать лет после превращения гитариста в бизнесмена, спустя двенадцать лет после появления в его карманах первого миллиона долларов, спустя восемь лет после женитьбы, спустя полтора года после развода, — сейчас, когда на его плече лежала голова новой подруги (какой по счету? двести пятидесятой?) и несколько невесомых ее волос щекотали его ноздри, он слушал, как ночной ветер колеблет листья, как в трех километрах к западу, в деревне, брешет потревоженная собака, вспоминал тот разговор с женой, и ту обиду, и сразу же вслед за обидой всплывшую и навсегда запомнившуюся мысль: у него нет и никогда не было повода воспринимать женщин всерьез.