– О боже, – сказала Мила. – Это ничего не значит. Дяде под пятьдесят, а косит под мальчика, джинсы пиленые, на шее медальон – смешно смотреть. Глаза слезятся, прыщи, курит, как паровоз... Обыкновенный мужичок с тачкой за двести тысяч евро. А ты – необыкновенный. Поедем к тебе?
И они поехали к нему, а под утро она ему призналась насчет своего тайного имени. Он развеселился и сказал, что тоже любит себя ругать. И тоже имеет секретное прозвище. Правда, совсем простое: мудак. Если я злюсь на себя, то называю мудаком. Зря смеешься – слово со смыслом. Мудак – это дурак с мудями. То есть с яйцами. То есть вроде бы дурак, но яйца на месте. Или наоборот: яйца есть, но сам – дурак дураком.
– О боже, – сказала Мила. – Ты считаешь себя дураком?
Он удивился.
– Ну ты даешь, – сказал. – Вроде взрослая девушка, а не понимаешь. Каждый нормальный мужик в глубине души считает себя дураком.
Домой поехали сразу после Рождества. Отдыхать и расслабляться надоело. Кроме того, устали от компаньонов. Накануне вечером признались друг другу, что Маша с Димой – хорошие ребята, но пора расставаться, иначе впечатления будут испорчены. Дружбу – как и любовь – нужно беречь; если друг раздражает – лучше какое-то время обойтись без друга. Одно дело созваниваться, одалживать деньги, наносить и отдавать визиты, вместе ходить в рестораны или какие-нибудь боулинги, и совсем другое дело прожить неделю под одной крышей и наблюдать интимный быт друга. А особенно интимный быт подруги. Монахова, как все оторвы, много и беспорядочно пила; друг ее, как все профессиональные умники, пил еще больше, но грамотнее: с утра разгонялся пивом, потом – в течение дня – по рюмочке крепкого, а с наступлением темноты возжигал камин и садился возле с бутылкой виски, курил и медитировал: сам себе сквайр. Ноги протягивал к огню, а носки снимал и бросал тут же. Соответственно менялось и его остроумие: под пивом его шутки были безобидно похабные, после обеда – печальные, вечером – циничные и злые. Родив очередную хохму, он открывал ноутбук и тут же вывешивал ее в «Твиттере», на радость фанатам, коих имелось у него почти десять тысяч.
Однажды Мила заглянула через его плечо, заметила выражение «постгламурное пространство» и подумала, что Дима, наверное, действительно умен. Хотя сам он, в момент сочинения записей, выглядел очень глупо. Глаза полузакрыты, нижняя губа висит – хорош умник...
Вечером седьмого числа она – уже под одеялом, уже покрытая ночными кремами – сказала, что хочет домой; Борис кивнул. Потом пошептались, посмеялись беззлобно, их друзья в быту оказались неопрятны и даже немного нелепы: на четвертый день Монахова порвала резиновые перчатки и отказалась мыть посуду голыми руками (берегла маникюр), а на пятый день умный Дима пошел в лес «поразмышлять» и вернулся с отмороженным носом.
Утром уехали. Не с облегчением – с приятным чувством выполненной миссии. Отдых удался, всё было идеально, отоспались, отъелись, продышались – и вовремя откланялись. Мила прибрала их с Борисом спаленку, постельное белье затолкала в баул – пообещала вернуть чистым и выглаженным, Маша в ответ хохотнула – бесхозяйственная женщина. На прощание прекрасный принц в качестве жеста доброй воли вымыл и проверил снегоход, что-то там смазал, подтянул и отрегулировал. И когда тронулись, сказал:
– Жалко. Хорошая техника – а почти весь год стоит. Ржавеет.
– Ну и пусть стоит, – Мила с наслаждением зевнула. – Не твоя же.
– Не будь плебейкой, – грустно ответил Борис. – Это машина, и ее естественное состояние – движение. Когда она стоит – она гниет. Это мощный дорогой снегоход. Его надо всю зиму гонять, эксплуатировать, ну, как бы – беспредельно... А летом – заводить. Хотя бы раз в месяц. И тогда он будет пятнадцать лет служить верой и правдой. А в таком режиме он долго не протянет.
– О боже, – сказала Мила. – Извини, у меня совсем из головы вылетело. Ты же фанат. Всё бы тебе беспощадно эксплуатировать...
– Да, я фанат, – спокойно сказал Борис. – Разве не за это ты меня любишь?
– И за это тоже. Только... не гони так быстро. Мы никуда не спешим. Вот эта грязная помойка – тебе обязательно надо ее обогнать, да?
Борис не послушался, попытался слева, потом справа, дорога была узкая, с опасными заснеженными обочинами, «помойка» – грузовичок с брезентовым верхом – неслась во весь опор, Мила занервничала. Она уже знала, что маленькие резвые грузовички пилотируют обычно совсем молодые ребята, любители быстрой и опасной езды; умные водители предпочитают держаться подальше от таких камикадзе.
– Рождество, – сказала Мила. – Народ гуляет. А этот летит куда-то. Нет бы дома сидел, чай пил...
Борис фыркнул.
– Ты сидишь дома?
– Нет.
– А он почему должен сидеть? У тебя дела, и у него дела.
– Мы, – возразила Мила, – с отдыха возвращаемся. И по нам это видно. А этот – весь грязный, на один бок кривой, дымит, рычит, на поворотах не притормаживает...
– Спешит, значит.
– Рождество! Выходной день! Куда спешить?
– Мало ли куда. Это у нас с тобой выходной день, а мужик работает.
– Вот от таких мужиков все проблемы, – сказала Мила, пытаясь выбрать между радио «Серебряный дождь» и радио «Хит-ФМ». – От тех, кто по выходным работает.
– Я два года работал по семь дней в неделю, – возразил Борис. – Бывает, надо пахать день и ночь, потому что деваться некуда.
Он опять попытался совершить обгон и опять не смог. Мила демонстративно пристегнулась. Крупно намалеванный на заднем борту грузовичка номер состоял из семерки – мягкого, глупого знака, любимой цифры всех суеверных болванов – и двух гадких шестерок; вся комбинация представлялась несимпатичной. Шестьсот семьдесят шесть, так можно клеймить дураков.
– О боже, – вздохнула Мила. – А не надо, милый мой, влезать в такие ситуации, когда деваться некуда. Я тоже пахала день и ночь. Когда мне двадцать лет было. Потом оглянулась – жизнь проходит! Столько всего интересного, а у меня перед глазами один Exсel. И ведь никто меня не подгонял, не заставлял. Шеф сам говорил: «Люда, не рви жопу...»
– Так и говорил?
– Да.
– Наверное, ему просто нравилась твоя жопа. И он сам мечтал ее порвать.
– Нет, – возразила Мила и усмехнулась, вспоминая своего первого шефа (а первого шефа, как первого мужчину, забыть невозможно). – Он с начальницей моей спал. У меня тогда жопа была совсем маленькая, а у начальницы – огромная. Настоящая бухгалтерская жопа. Классика. Пятьдесят второй размер. Можно было засунуть меж ягодиц оба тома «Налогового кодекса» с постатейными комментариями и не увидеть переплетов.
Борис в третий раз решился на обгон, и у него опять не получилось.
– А вдруг, – сказал он, – этот мужик денег должен? И за любую работу хватается?
– Нельзя брать в долг, если не знаешь, как будешь отдавать.