– До сих пор башни ломаешь?
– Ломаю.
– Ты тоже хитрый, – сказал Глеб. – Как я. И на слом ходишь, и балабас таскаешь.
Денис снял рабочую куртку. Хотел небрежно швырнуть в угол, чтобы поднялась пыль, чтобы друг понял: у Дениса теперь своя жизнь, пусть пыльная, зато настоящая, а у Глеба – другая, отдельная; комфортабельная, но непонятная. Однако не швырнул – скомкал, зажал под правым локтем. Все-таки негоже портить такие красивые ковры.
– Я за рюкзак редко берусь, – признался он. – Ты бы, это… Тряпочку на диван постелил. Сесть хочу. Ноги болят.
– Присядь, – разрешил Глеб. – Без тряпочки. Значит, на сотых уровнях бываешь?
– Раз в месяц. Ну, два раза. Хобот организовывает, я исполняю. Забираю гонорар и отваливаю. Жадность фраера губит.
Глеб кивнул и опять поднес к губам бутылку.
– То есть клиентура – Хобота, а твои – только ноги?
– Да. А что?
– Ничего. Просто… – Глеб прищурился и шмыгнул носом. – Хобота больше нет. Убили его. Вчера.
Денис помедлил и спросил:
– Кто?
– Хороший вопрос. А зачем тебе знать?
Денис переложил куртку под левый локоть.
– Может, и по мою душу придут.
– Вряд ли, – сказал Глеб. – Это все из-за семени.
– Оно здесь? С тобой?
– Посмотри под диваном. А куртку брось в угол.
– Она грязная.
– Я вижу.
Денис запустил руку в щель и нашарил прохладный бок контейнера.
– Вытащи, – велел Глеб.
Стены мелко задрожали, и в полукилометре от окна по серому мартовскому небу проехал, как трактор по целине, огромный «Антонов», летающий город, мегаджет, гордость возрожденного отечественного авиастроения. Десять турбин на синтетическом керосине, четыре твердотопливных отделяемых ускорителя, параболическая траектория, каждое пассажирское кресло – в отдельной противоперегрузочной капсуле. Стоимость одного билета второго класса до Новой Москвы – полторы тысячи червонцев, или три годовых оклада матери Дениса, учительницы русского языка.
– Ты бы окна занавесил, что ли, – пробормотал Денис.
– Расслабься, – ответил Глеб. – Патрули рядом с аэропортом не летают. Открывай. Там два замка, справа и слева.
С внутренней стороны к крышке контейнера был прикреплен пистолет, удерживаемый медицинским пластырем, купленным явно в кооперативе «Все свое».
Глеб протянул резиновые перчатки:
– Надень.
– Зачем?
– Сбоку – кнопка, нажми ее. Стекло откроется. Но голыми руками не бери. Частицы пота могут попасть на оболочку.
– Пошел ты в лифт, – искренне сказал Денис. – Я не буду трогать.
Глеб изменился в лице. Бутылка его была пуста на три четверти.
– Сделай, – холодно распорядился он. – Сразу все поймешь.
Денис натянул грубые желтые изделия «Резинотреста» (отечественное производство, изготовлено из вторсырья по новейшим сберегательным технологиям) и нашел искомую кнопку.
Семя было овальным, словно бы кожистым, но на ощупь твердым и шершавым, как старый асфальт; помещенное в глубину защитного бокса, оно казалось черным, однако в свете ламп стало отливать то зеленым, то желтым. Поперек, чуть наискось, шла тонкая борозда, словно кто-то пытался прорезать или прогрызть оболочку.
Денис аккуратно потащил, едва не выронил.
– Да, – сказал Глеб, внимательно наблюдавший за процессом. – Тяжелое. Но не бойся. Не разобьется.
Денис взвесил зародыш в руках и вдруг понял, с его пальцами, защищенными резиной, что-то происходит. Испугавшись, поспешно вернул страшный предмет на место и даже отступил назад.
– Что? – спросил Студеникин.
– Не знаю. Очень горячее. И током бьет.
– Да? А мне, наоборот, кажется, что холодное.
Денис сорвал перчатки, осмотрел пальцы – ничего ужасного не обнаружил. Нормальные пальцы студента и молотобойца, грязные ногти, ссадины на фалангах.
– А на самом деле? – спросил он.
Глеб протянул ему бутылку, и молотобоец несколько раз отхлебнул, сначала вроде бы машинально, но потом с удовольствием. Виски было хорошее.
– На самом деле его вообще лучше не трогать, – сказал Глеб. – Буддисты говорят, что Гаутама Будда ел одно зернышко риса в день. И его тело извлекало из этого единственного зернышка всю силу многих рисовых кустов. А тут, – Глеб показал на контейнер, – сила целой грибницы. Если плеснуть полстакана воды, эта тварь за несколько недель произведет на свет биомассу весом в сотни тысяч тонн. Сначала создаст корневую систему, а потом, – Глеб щелкнул пальцами, – как в учебниках истории: пятьдесят часов – и вокруг нас зеленая трава, каждый стебель – двести семьдесят метров…
– Я думал, их не существует. Семян.
Студеникин засопел:
– Три месяца назад я залез в Интернет, скачал кое-что. Там про семена пишут всякое. Но дело не в этом…
Он рывком встал, выдернул из ящика новую бутыль скотча. Говорил негромко, спокойно.
– Я подключился к сети через чужой кабель. На десять минут. На двадцать третьем этаже. Ночью. Потом наверх ускорился, прошел десять уровней, подождал. Еще через пять минут на двадцать третьем была облава. Ты, Денис, таких облав не видел. Патруль, дружинники, спецназ, пулеметы… Две бесшумные вертушки… Весь этаж вверх дном перевернули. Людей выдергивали из квартир чуть ли не в трусах… – Студеникин шмыгнул носом, ноздри агрессивно раздулись. – То есть ты понял, да? Я потом еще два раза подключался, в разных домах… И много чего выяснил. За точную информацию о местонахождении зародыша частные лица готовы заплатить от пяти до десяти миллионов червонцев, а государственные организации – от одного до трех. И это только в России. Китайцы платят десять миллионов новых юаней, наличными. Американцы – сто пятьдесят миллионов долларов.
– Значит, это все правда.
– Насчет чего? – спросил Глеб. – Какую правду ты имеешь в виду, брат?
Денис подшагнул, заглянул в контейнер, и ему показалось, что кожистое яйцо пошевелилось, затрепетало, двинулось ему навстречу; он склонился ниже, но Студеникин, мгновенно оказавшийся рядом, схватил его за плечо, отстранил. Глухо произнес:
– Не смотри. Голова заболит. Я в первый день целый час его в руках вертел – потом чуть не помер. Голоса какие-то в голове, тошнило… Галлюцинации…
– А сейчас?
– Привык, – бесстрастно ответил Глеб. – Но ты слушай. Генетики пытались клонировать зародыш еще тридцать лет назад. Геном стебля в тысячи раз сложнее, чем у человека, но его расшифровали. Расшифровкой занимались одновременно десятки лабораторий, независимо друг от друга. По расчетам расшифровку должны были полностью закончить в две тысячи сто десятом году. А в сто четвертом началось искоренение. Людям стало не до семян. То есть ты понял, да? Но сейчас другие времена. Во-первых, на рынке существует синтетический аналог мякоти стебля. Гадость, конечно, но вставляет. Во-вторых, если бы зародыша не существовало, зачем бы тогда правительство Российской Федерации предлагало за него три миллиона червонцев, свободных от налогообложения? – Студеникин почесал грудь под майкой. – Короче говоря, всю правду никто не знает. Я тоже не знаю. Зато я знаю, что три дня назад Хобот пошел выяснять, где и как можно получить премиальные за информацию о зародыше. Это я его послал. Мы все продумали. Хотели заработать, по миллиону на брата… Анонимный звонок, с чужого телефона, никаких имен, никаких личных контактов… Я заранее с хаты съехал… Татьяне что-то наврал – и сюда. Это мой лучший схрон. Старый, надежный, я тут отсиживался, еще когда на меня люди Головогрыза наезжали… В общем, уговорились, что Хобот не будет знать, где я прячусь, связь только дистанционная… Он ушел. А через трое суток его нашли. В болоте, во Владимирской губернии.