Глеб аккуратно поставил бутылку на стол, посмотрел на Дениса.
– Понимаешь, где он был все это время?
– Понимаю, – сказал Денис. – Там, где ему вопросы задавали. В тихом месте, где криков не слышно.
– Молодец. Соображаешь.
Денис посмотрел на бледного, спокойного Студеникина. На его белые пальцы, сжимающие горло бутылки. Ему вдруг нестерпимо захотелось еще раз взять зародыш в руки. Или хотя бы посмотреть.
– Надо, Глеб, сделать вот что, – сказал он. – Прямо сейчас отнести эту штуку в управу. Или в контору патруля. Подбросить. По почте отправить. Или просто из окошка выбросить. Или сжечь. Избавиться, от греха. Другого варианта я не вижу.
Взгляд Глеба потяжелел. Он нагнулся за перчатками, медленно натянул на ладони. Сжал и разжал кулаки. Вышел из комнаты, почему-то сутулясь, и вернулся с кувалдой.
– У меня была другая идея, – хрипло сказал он. – Ты у нас молотобоец – тебе и честь.
Денис протестующе вытянул руку, но Глеб, криво улыбаясь, без видимого усилия швырнул ему молот, через всю комнату, как зажигалку, как связку ключей; пришлось той же рукой перехватить гладкую рукоять. Студеникин достал семя из контейнера, поместил на пол, произнес:
– Делай.
Денис привычно крутанул кувалду, подумал. Покачал головой:
– Нет, Глеб. Так нельзя. Эту штуку надо отдать ученым. Пусть изучают. Распилят, положат под микроскоп… Надо разобраться, что это и откуда появилось.
– Ага, – сказал Глеб. – Или не разбираться, а просто бросить в ведро с водой. И потом иметь миллиарды на продаже мякоти. Давай, бей.
– Нет.
Глеб криво улыбнулся. Его глаза сделались стеклянными, а рот – мокрым.
– Я сказал, бей.
– Нет.
Глеб вытащил из-за спины пистолет.
– Бей!
– Эта штука может принести людям пользу.
Студеникин передернул затвор и заорал, брызгая слюной, вмиг превратившись из трезвого резонера в пьяного безумца:
– Бей, или я тебе башку разнесу! Давай!
Денис поставил кувалду к стене.
– Не разнесешь, – сказал он. – Не сможешь.
– Ты прав, – улыбнулся Глеб, положил оружие на стол и сам потянулся к молоту. Денис прыгнул, ударил плечом, однако пьяный товарищ оказался не настолько пьян, мгновенно отреагировал, и уже через несколько мгновений выяснилось, что силы неравны. Отброшенный ударом ноги, Денис улетел в угол и остался лежать, с выбитым дыханием и гудящей головой. Почему-то подумал: интересно, он меня в полную силу ударил или все-таки пожалел?
Студеникин поднял кувалду над головой.
– Дурак ты, Денис, – прохрипел он. – Полный дурак. «Распилить», «под микроскоп», «польза для людей…» Смотри!
Он обрушил молот на кожистое ядро, ударил на выдохе, от плеча, с оттяжкой, с приседом.
Подпрыгнули диван и кресла, подпрыгнул стол, подпрыгнула и упала на бок бутылка на столе.
Молот отскочил от семени, как от куска танковой брони.
– Смотри! – заорал Глеб, размахиваясь еще раз. – Смотри! Смотри!
От грохота, казалось, загудел весь этаж, весь дом. Семя оставалось невредимым. Глеб отшвырнул бесполезную кувалду, повернул к Денису мокрое лицо.
– Понял, нет?!
– Не кричи, – мрачно произнес Денис, восстанавливая дыхание и поднимаясь. – Услышат.
– Не услышат, – прохрипел Глеб, переводя дыхание. – Весь уровень пустой. И сверху пусто, и снизу. Зря я, что ли, рядом с аэропортом устроился…
– А пулей пробовал?
– Нет, – сказал Глеб, поднимая семя на уровень глаз. – И так все ясно. Везде пишут одно и то же. В семени заключена огромная жизненная сила, и его оболочка – сверхпрочная. Я нашел в Интернете математическую модель зародыша, там куча параметров… Ты сказал, что оно бьет током, – это не электрический ток. Это биополе. Бешеной напряженности… То есть ты понял, да? Эту суку нельзя ни разбить, ни сжечь, ни потравить кислотой. Возможно, если ее поместить в эпицентр ядерного взрыва – она выживет. Потому что она сама – бомба. Только живая… – Глеб вернул зародыш в контейнер, захлопнул крышку. – Оно неуничтожимо. Его можно либо хранить, таким, какое оно сейчас, в спящем виде, либо бросить в воду и запустить процесс роста. Одно из двух. Сквозь него не проходят даже рентгеновские лучи. Оболочка проницаема только для молекул аш-два-о. Так сказал мне Постник. Перед тем, как в окно прыгнуть.
Денис ощупал ребра, не удержался и спросил:
– А может, это ты ему помог?
– Нет, он сам, – сразу ответил Студеникин, словно ждал вопроса, и лицо его сделалось таким, что Денис не усомнился в правдивости ответа.
– Понятно, – сказал он.
Студеникин рухнул в кресло, вспотевший, взъерошенный, на скуле багровое пятно (все-таки Денис один раз попал), вытянул ноги.
– Знаешь, – сказал он, – квартира, где прятался Постник, была не его. До искоренения там жил какой-то бизнесмен. Миллиардер. Некто Глыбов. А Постник был его помощником. У каждого богатого всегда есть такой специальный человечек, для грязной работы… Взятки, наркотики, шлюхи, связи с преступностью, то есть ты понял, да?
Денис кивнул и опять ощупал ребра.
– В первый год искоренения тот миллиардер погиб, семьи у него не было, и Постник обосновался в его хате. Семечко досталось ему от миллиардера. Как и все остальное… – Глеб цинично скривился. – А миллиардер содержал собственную лабораторию. Исследовательский центр. Это было модно. Все жрали траву, всем было весело, всех все устраивало, но главное – все делали вид, что ненавидят стебли и мечтают покончить с заразой…
– Черт с ними, – сказал Денис. – С миллиардером. И с Постником. Что ты будешь делать?
Глеб ответил не сразу, а когда ответил, понизил голос:
– Пока не знаю. Может, брошу семя в почву.
– Зачем?
– А ты не понимаешь?
– Нет.
Студеникин подождал, пока прогремит за окнами очередной взлетающий самолет, и произнес:
– Чтобы все изменить.
Он откинулся в кресле и развел в стороны руки.
– Представь: не будет ничего. Ни телогреек, ни валенок, ни льняных штанов по три пятьдесят, ни обязательных общественных работ, ни «Чайника», ни слома, ни сбережения сбереженного… Одна зеленая трава. Все как раньше. Только без китайских депозитов. – Он подмигнул Денису. – Хочешь, давай вместе сделаем? И вместе возьмем на себя ответственность…
– Не хочу, – сказал Денис. – И тебе не позволю.
– Люди будут сытые и радостные.
– Они и так сытые.
– Но не радостные.
– Сходи на слом, там от хохота стены трясутся.