– Например?
– Слежку.
Годунов захихикал:
– Ха! Это я за ней следил! Я маньяк и навязчиво мечтаю, так сказать, овладеть…
– Иди к черту, – беззлобно огрызнулась Валентина.
– Ладно, – сказал Савелий. – Рассказывай. Что там, в докладе?
– Конец света, – прошептала Валентина, блестя глазами.
– Вот как.
– Доклад состоит из двух частей. Первая часть – вводная. Справочные расчеты. Основная мысль такова: природные ресурсы Восточной Сибири истощены на четыре пятых. Точка, после которой естественное возобновление невозможно, давно пройдена… Вторая часть – приложение. Перехваты телефонных переговоров китайского сопрезидента Зоны и его пекинского куратора. Весной будущего года вступит в силу секретный правительственный план «Гуэй Цзя», в переводе – «Возвращение домой». Свободная Экономическая Зона прекратит существование. Рентные платежи заморозят. В одностороннем порядке. – Валентина кашлянула. – То есть китайцы сворачиваются. Их решение окончательное и принято на самом высоком уровне.
Смысл сказанного не сразу дошел до Герца. Он молчал около минуты. Потом произнес:
– Они перестанут нам платить.
– Давно пора, – отозвался Гарри Годунов и опять зевнул.
– Наверное, – тихо сказала Валентина, – будет война.
– Не будет, – хмыкнул Годунов. – Страна, где солдатскую форму придумывают кутюрье, не способна воевать. И потом: китайцев три миллиарда, нас – сорок миллионов. Какая тут может быть война? Каждый китаец кинет в нас куском дерьма, и мы будем погребены навеки.
– Слышь, Годунов, – сказал Савелий, – ты говори, да не заговаривайся. В моем журнале с этим строго. Можно издеваться над Родиной, но нельзя издеваться над ее военной мощью. Ты же сам писал про новый беспилотный супертанк на воздушной подушке. Который не горит, не тонет и сам берет в плен живую силу противника…
– Писал, да, – кивнул гений. – Но я не написал, как на испытаниях один из генералов разбил небьющийся пульт управления супертанком и все увидели клеймо «Сделано в Китае».
– Вот как, – произнес Герц. – Почему же ты мне не сказал?
– Потому что в твоем журнале с этим строго.
Cавелий вздохнул и огляделся словно впервые. Пятнадцать минут назад кабинет был его личной крепостью, надежной скорлупой – сиди на мягком, занимайся делом, верь в себя и в будущее. Сейчас все показалось непрочным, игрушечным, из картона склеенным. Будущее надвинулось, непроницаемое, черное.
«Годунову хорошо, – подумал Савелий. – У него нет дома, семьи, здоровья и денег, нет ничего, кроме имени. Годунов азартен и жаден до событий, ему чем хуже – тем лучше. Интереснее. А мне что делать?»
Он осторожно взял зажигалку и спрятал во внутренний карман – туда, где покоились в изящном футлярчике несколько капсул мякоти стебля. Посмотрел на бледную Валентину, тихо спросил:
– Сколько людей знает?
– Четверо. Мой источник и мы трое.
– Меня вычеркивайте, – небрежно разрешил Годунов. – Мне наплевать. На месте китайцев я бы перестал платить еще двадцать лет назад.
– Может быть, это липа? – Савелий сразу почувствовал, что в его голосе звучит детская надежда. – Дезинформация? Слив? Кстати, сколько денег хочет твой источник?
– Источник не хочет денег, – деловито ответила женщина. – Источник хочет меня.
– Как я его понимаю! – воскликнул Годунов.
– Вряд ли это слив, – продолжила Валентина. – Зачем кому-то сливать через нас такой ужас?
– Чтобы мы клюнули. И тогда нас закроют.
– Кому вы нужны?! – брезгливо бросил Гарри Годунов. – Вы – аполитичный глянцевый листок. Вы лояльны. Вы скучны. Вы беззубые.
Герц встал. Подумал, что пора выпить воды. Валентина, маленькая, прямая, смотрела на него снизу вверх. Он поискал в ее взгляде страх – и не нашел.
– Гарри, – ласково сказал он, – давай сделаем так: ты думай о своих зубах, а мы будем думать о своих.
– Как скажешь, – весело ответил гений. – Кстати, прекрати красить их в красный цвет. Это некрасиво…
– Заглохни, – приказал Герц. – Надоел. Сделаем так. Сейчас все расходимся. Улыбаемся, делаем текущие дела. Никому ни слова. Я сам просмотрю файлы и приму решение.
– Я хочу предупредить родителей, – заявила Валентина.
– Не сегодня, – с нажимом возразил Герц. – Надо все обдумать. И серьезно проверить. Наверное, позвоню Евграфычу. Он, правда, запретил его беспокоить, но… Гарри прав: война маловероятна. Однако возможны беспорядки, анархия, экономический кризис и так далее. Вплоть до голода. Боюсь, если все будет так, как написано в секретной бумаге, мы с вами останемся без работы…
– И хрен с ней, – выдал Годунов. – С работой.
Из-за дверей общего зала послышались крики.
– Опять, – с досадой произнесла Валентина. – Савелий, тебе пора принять меры.
– Что ж, пойдем, – процедил Герц. – Примем.
Он схватил бутылку «дабл-премиум-люкс» и направился к выходу, причем Годунов – хулиган, хам и циник – необычайно благородным жестом распахнул перед ним дверь.
В общем зале царило нездоровое оживление. Девочки жались к стенам. У окна в боевых позах друг напротив друга стояли Пружинов и Филиппок.
– В чем дело? – грянул Савелий, чтобы всем сразу стало ясно, кто в доме хозяин.
Филиппок обратил к хозяину белое от негодования лицо:
– Я стоял у окна! Никого не трогал! А этот гад…
– Не кричи, – велел Герц.
– Я не гад! – ответил Пружинов. – Сам ты гад!
– А чего ты мне солнце загораживаешь?!
– А чего ты вечно у окна торчишь?!
Обоих крупно трясло, оба брызгали слюной. Прочие свидетели скандала – уже третьего за последние несколько дней – либо делали вид, что ничего не происходит, либо наблюдали, отойдя подальше.
– Ты тут не один! – выкрикнул Пружинов. – Ишь какой резвый! Твой стол и так ближе всех к окнам!
– А тебе завидно.
– Хам. Сопляк.
– Сам хам! – Голос Филиппка сорвался в фальцет. – Еще надо разобраться, кто кому солнце загораживает.
Выкрикивая разнообразные гадости, неприятели дергали плечами и наклоняли друг к другу перекошенные лица.
– Пружинов, – позвал Герц. – Ты же вдвое старше. Тебе что, мало солнца?
– Солнца много не бывает! – заорал Пружинов, и Савелий понял, что дело плохо.
– Угомонись, пожалуйста, – с ледяной вежливостью велел Годунов, выдвигаясь из-за спин Герца и Валентины. – Или я тебя угомоню.
– Что?
– Что слышал.
– Безобразие. – Пружинов обвел глазами притихший коллектив: люди смотрели на него без симпатии, впрочем, как и на юного Филиппка. – Савелий, во что превратилась наша редакция?