— Привет, родной! — произнес Жилец с нежностью, от которой по коже Марата пробежала волна озноба. — Я тоже рад тебя видеть. Извини, я пустой. Жратвы нет. Чего нет, того нет. Сам уже неделю колючки жую, кости старые обсасываю…
Марат встал рядом, старик больно ухватил его за локоть.
— Ближе не подходи, — предупредил он и показал искалеченную ладонь.
— Понял.
Жилец отпустил руку Марата и сказал:
— Это Джо.
— А где его… крылья?
— Отрубил я ему всё, — бесстрастно объяснил старик. — И крылья, и ноги, и клешни. Теперь он — как я когда-то… Только рылом шевелить умеет. Когда я его нашел, он подыхал. То ли больной был, то ли свои подранили… Теперь нас тут двое. Третий месяц вдвоем сидим, за жизнь говорим… Если Джо своих чует, он кричит. И я тогда в пещеру лезу, камнями закрываюсь и жду, когда братва мимо пролетит…
Пчеловолк опять затрясся и воткнул челюсти в песок.
— Во, — одобрительно хмыкнул старик. — Видел? Это он показывает, что меня уважает.
Марат еще раз посмотрел, как вибрирует покрытая наростами бурая спина. Спросил:
— Как ты сюда добрался? Они же едят всё живое… И боятся только воды…
— Ты идиот, — ответил Жилец. — И всегда был идиотом. Твое место на рудниках. Гиперборея, южный полюс, глубина двадцать километров… Там ты будешь хорошо смотреться. А здесь ты осел тупой… Я знал, что эта планета не для тебя.
— Не спорю, — сказал Марат.
Старик ухмыльнулся.
— Пчеловолки, — тихо, но гордо произнес он, — едят животных. А все животные состоят из воды на девять десятых. Я прикинул, что вода ни при чем. Они боятся не воды, а того, что в ней растворено.
— Соль.
— Да, соль. Которая слаще сахара… Я нашел деревню, взял котелок… Твои бандиты, которые отбирают у папуасов медные вещи, еще не добрались до того племени… Я просидел два дня на берегу, выпарил немного соли, обмазался и пошел. В сезон штормов с востока дует сырой ветер, братва уходит на запад… Пока я шел, они прилетели только один раз. Но мне хватило, мамой клянусь… Зубы, крючки на клешнях… И гудят! Как настоящие пчелы… Я обосрался, понял? Я бежал, а они летели следом и жрали мое дерьмо! Но меня не тронули.
Марат подумал и сказал:
— Значит, ты можешь пойти еще дальше. Через всю пустыню.
Старик медленно покачал головой.
— Могу. Но не пойду.
Марат подождал продолжения.
Тварь дернула торчащими над спиной обрубками крыльев.
— Пустыня ни при чем, — угрюмо прошептал Жилец. — Моя дорога — в другую сторону. Не в горы, не в болота. И не на Третью Венеру… Смотри, Джо нервничает. Знаешь, за что я его люблю? Он такой же живучий. Главный секрет знает. Я Жилец, я везде жить умею. Есть Фцо — живу, нет его — и хрен с ним, всё равно живу. Теперь дальше слушай, сынок. Мнемограмму я вам не дам, обойдетесь. Сто тридцать лет протянул, всех знаю, всё видел. Кто мои файлы прочтет, у того крыша поедет. У меня свой личный Разъем есть, где — знаю только я… Это мой Разъем и больше ничей, я за него чужую кровь пролил и от него много пользы поимел… Но мое розовое мясо говорит мне, что эту вещичку нельзя никому отдавать. Ни в «Биомех», ни в КЭР — никому. Пусть пылится там, где я ее оставил…
— У них уже есть Разъем, — сказал Марат. — Наш, из Узура.
— Вот и хватит с них, — сварливо сказал Жилец. — А свой я не отдам. Я же знаю, что это такое. Да и ты, наверное, уже понял, хоть и дурак…
Искалеченный пчеловолк протяжно застонал.
— Думаешь, Кабель — это приманка? — спросил Марат.
— Конечно! — с жаром воскликнул старик. — Атлас — мышеловка, а Кабель — сыр! Родня — она, как мы, деловые. Мы сидим по тюрьмам, мы умеем ждать. И Родня умеет. Она подождет, пока мы забогатеем, расселимся по всяким приятным планетам, расплодимся, заплывем жиром, а потом придет и заберет Фцо. Это просто. Если Родня в тысячу раз круче, чем мы, значит, она в тысячу раз кровожаднее. Атлас и Кабель — это не дары, братишка. Какие, к черту, дары, с какой стати нам что-то дарить? Они не идиоты, эти родственнички. Они очень дальновидные ребятки…
Жилец опять закашлялся.
Пчеловолк, лязгнул пастью и издал еще один длинный стон.
— А вот и сигнал, — прохрипел старик. — Джо свое дело знает. Скоро здесь будет рой. Где твой катер? Смотри, не успеешь добежать.
Марат вдруг подумал, что не помнит, поставлен ли его пистолет на предохранитель. Вздохнул и предупредил:
— Я без тебя не улечу.
Старик задрожал, гневно выкрикнул:
— Понял я! Понял! Вместе улетим! — и добавил, тише и спокойнее: — Минуту обожди, и улетим, как белые лебеди… Минута ведь ничего не решает?
— Сейчас нет.
— Этот, который Муугу… Скажи ему, Великий Отец передал, что жена его мне не далась. Покончила с собой. Понял?
— Понял.
— И еще скажи, — пусть кожу мою выделывает самый лучший мастер. Чтобы долго хранилась…
— Извини, — сказал Марат. — Центр велел эвакуировать тело. Нельзя оставлять здесь скелет с пятью пальцами…
— Жаль. Было бы красиво… — Жилец опять размял пальцами щеки и крылья носа. — А теперь… — он неловко шмыгнул носом, — пора нам. И тебе, и мне. Тебе к своим, а мне — к своим…
Марат хотел спросить, где пребывают те, кого старик считает «своими», но не успел. Жилец глубоко вздохнул и прошептал:
— Мать… Она мне уже три ночи снится. К себе зовет…
Вытянув тощую руку, он показал на черную точку у самого горизонта.
— Смотри. Джо нормальный парень, он не соврал… Вон, справа, гляди…
Пчеловолк-разведчик летел крупными зигзагами, меняя направление неправдоподобно быстро, как это умеют делать только насекомые.
Когда Марат снова посмотрел на Жильца, тот был уже мертв. Медленно оседал, сгибая ноги, запрокинув лицо к небу. Из ушей и рта текла кровь, глаза выкатились из орбит.
Он почти ничего не весил.
Десять лет назад я едва мог его поднять, вспомнил Марат. Если бы он не был так самонадеян и занял нужную позу в утробе — может быть, не сломал бы хребет. И начал бы получать Фцо с первого дня пребывания на Золотой Планете.
Дотащив тело до катера, бегом вернулся в пещеру, собрал медные предметы.
Кожаный кошель хотел оставить, но в его лямку могла быть вплетена проволока.
Насчет проволоки Центр особо настаивал.
8.
Надо что-то придумать, сказал себе Марат. Надо как-то обмануть контроль и оставить малышу хотя бы один приличный кинжал. Если после зачистки здесь уцелеет несколько медных изделий — планета не сойдет с орбиты, и аборигены вряд ли мутируют до неузнаваемости. В каталог внесено почти пятнадцать тысяч наименований. В Центре подсчитали, что изъято и уничтожено девяносто семь процентов всех металлических предметов. Местная цивилизация не рухнет, если генерал Муугу получит в подарок от старого товарища хороший боевой нож, выкованный из чистейшей самородной меди. Один-единственный кинжал со спиленным Ликом Отца — от частой заточки клинок истончится и прекратит существование еще при жизни владельца. В Центре это понимают, и Директор не скрывает удовлетворения. Не все ножи найдены, не все колечки и блюдца конфискованы, однако ненайденное, спрятанное, укрытое будет активно употребляться по назначению и быстро придет в негодность. Медь — слишком мягкий материал. С бронзой было бы сложнее.