Любого, самого обаятельного и красивого, самого камуфлированного, самого вооруженного я был готов взять за шиворот и сказать, развернув лицом к руинам: «Смотри, что ты сделал со своей землей, со своим городом».
Бассейн меня поразил, да. Но плавать в нем я не смог бы при всем желании.
Потом ужинали. Отказываться от еды и водки я не стал — это было бы серьезным оскорблением для хозяина дома.
— Странный ты, — сказал Сулейман. — Кушаешь мало. Плавать не хочешь. Зачем тогда приехал?
— Ты пригласил — я приехал.
— Не конкретно сюда. Вообще в Чечню? Зачем?
— Извини, Сулейман, — ответил я. — Бассейн твой — серьезный. Клянусь, такого бассейна я не видел даже на Рублевке. А зачем приехал — скажу, когда нальешь.
Мне тут же налили.
— Приехал, — я поднял стакан, — чтоб узнать одну вещь важную. Один вопрос имею — он мне покоя не дает. Много лет ходил, думал, не знал ответа. Очень важный вопрос. И сейчас ты мне на него ответишь.
За столом притихли.
— Можно ли перепить чечена?
Сулейман захохотал, спустя мгновение — остальные. Перебивая друг друга, комментировали с гордым благодушием:
— Перепить чечена!
— Забудь!
— Э, смотри, что захотел!..
— Сабардия, — сказал Сулейман. — Тихо вы. А пусть попробует.
Дальше стали пить, активно закусывая хлебом и огурцами. Я то веселился, то замолкал, борясь с желанием закурить. Если много пьешь, лучше не курить — развезет сразу, и соревнование будет проиграно. На исходе часа я и так отстал на один стакан и понимал, что в лучшем случае добьюсь почетной ничьей.
Или вдруг трезвел и тогда начинал думать, что теряю время. Злился даже. Все было неправильно. Я не смог наладить работу. Мне бы хотелось приезжать сюда чаще, но на меньшие сроки. Прилетел, за три дня собрал материал — и вернулся в Москву. Отвез видеокассеты на центральные телеканалы, сочинил комментарий — полетел обратно. Этот план, сначала казавшийся наилучшим, рухнул сразу же, еще весной. Здесь никто не понимал столичную спешку. «Подожди пока, — говорили мне. — Покури, чаю попей. Вечером поедем, посидим, покушаем, выпьем и нормально поговорим». При всей экзотике, при всем дурном романтическом милитаризме Чечня оказалась в первую очередь ужасно провинциальным местом.
— Перепить чечена, — повторил Сулейман. — Зачем тебе это надо? Я не фраер тоже, у меня высшее образование. Физически крепкий человек более устойчив к алкоголю. Мы люди сельские, крепкие. Свежим воздухом дышим, барана кушаем. Пьем редко, нельзя мусульманину пить. Но если пьем — тогда уже пьем. Вот как сейчас.
…Или, подумал я, кивая и глядя в черные глаза собеседника, надо перебираться сюда на жительство. Купить дом. Не навсегда перебраться — на год, на два года. Выучить язык. Правда, с ними трудно. Это Кавказ, в конце концов.
Вспомнил про скандал, устроенный два дня назад молодежью из охраны мэрии. Двое, повздорив, уже были готовы сцепиться; первый выхватил пистолет и приставил к ноздре второго, направив ствол вертикально вверх.
— Еще шаг, и стреляю!
— Стреляешь?? На тебе шаг!!
— Шагнул?? На тебе — стреляю!!
Пуля ушла в небо, скользнув по лицу мальчишки: пробила ноздрю, обожгла глаз и сорвала бровь.
Сулейман выбрался из-за стола, стянул с себя штаны, что-то крикнул товарищам и опять прыгнул в воду. Один из сидящих — молодой, без переднего зуба, с лицом хулигана — торопливо вышел и вернулся с магнитофоном. Включили, — зал наполнило быстрыми ударами барабана; я стал стремительно хмелеть и впал в транс; очнулся, когда хозяин дома — мокрый, оскаленный, почти счастливый — упал на стул рядом со мной, ударил ладонью по плечу.
— Перепить чечена! — крикнул он. — Как ты вообще мог такое придумать? Клянусь, я давно так не смеялся! Перепить чечена! Что за дикая идея?!
Тот, кто принес магнитофон, уже танцевал, выламывая локти, остальные быстро хлопали в такт, подавшись лицами и плечами вперед, сопереживая; мокрые лица исказил азарт.
Сулейман вскочил, прыгнул — танцевавший тут же посторонился, освобождая место. Мокрый, лохматый человек в трусах на тощих чреслах изогнул корпус, вывернул локти и кисти рук, закинул голову — с этого момента я стал трезветь, потому что танец его, дикий и сложный, выражал восторг, им нельзя было не заразиться, а тому, кто пребывает в восторге, водка не нужна.
Это был его личный танец на основе лезгинки, резкий, исполняемый с тотальной самоотдачей. В других обстоятельствах, в другом месте, на другой территории, в другое время танец выглядел бы кошмарно, или даже непристойно, — здесь, в чеченской деревне, среди людей мужского пола, годами не выпускавших из рук автоматов, все было иначе. Их командир то распластывался, ложась спиной на воздух и почти зависая, то ввинчивался, то вонзал пальцы. Иные движения казались мне лишними и нелепыми, зато другие были гениальны.
Он швырнул вокруг несколько диких взглядов, щелкнул пальцами, грубо крикнул — молодой хулиган опрометью выскочил вон, прибежал с двумя саблями в посеребренных ножнах, протянул рукоятями к Сулейману, тот выхватил — сверкнули изогнутые клинки; присутствующие огласили зал одобрительными выкриками, передвинулись ближе к стене, давая танцору большее пространство. Крутанув обе сабли кистями рук, Сулейман начал медленно, сосредоточенно, как бы предупреждая воображаемого врага, чтобы тот не подходил, демонстрируя свой изощренный навык, а когда враг не внял и все же рискнул вступить в поединок, — клинки со свистом рассекли влажный воздух, потом еще раз, и скорость увеличилась вдвое. Поворот, выпад, защита, уклон, финт, проход по кругу, и вдруг — бой с тенью, классический боевой танец превращается в победный, выражающий глумление над поверженным неприятелем, с финальным перерезанием горла.
Или, может быть, горло перерезалось не врагу, а барану, заколотому в честь победы? Или для Сулеймана поверженный враг и баран означали примерно одно и то же?
Он не исполнил какую-то особенную коду, — видимо, устал; закрыв глаза, опустив клинки, прошелся по кругу и закончил, и едва остальные поняли, что Сулейман уступает им место, — выбежали, подбадривая друг друга хлопками, сразу двое, с яростными лицами, и я обнаружил себя участником действа, мощно ударяющим ладонью в ладонь: один удар слабее, другой в полную силу, через раз, и голова дергалась, и плечи ходили, и подпрыгивала посуда на столе.
От барабанного грохота заболела голова; вышел под небо. Во дворе пахло хлебом и бензином.
Стоял, дышал, думал.
Перепить я их не смог, зато увидел, каковы они в настоящем хмелю. Всем хорош чечен, но его слишком легко спровоцировать; на том и стояла вся их беда, десятилетняя война против всех.
Потом Сулейман сидел рядом, обняв меня за шею, сопел, хрустел огурцом. Помрачнев, хрипел в ухо:
— Не держи на меня зла, москвич. Я про себя все знаю. Колхозная морда с автоматом, вот кто я такой. Когда много выпью — точные мысли сами в голову приходят, автоматически. Кто я, Сулейман? Волосатый черт. С гор за солью спустился — а тут война. Если не ты — то тебя. У кого есть претензии к Сулейману — пусть приходят, Сулейман ответит. У кого нет претензий — пусть тоже приходят, Сулейман гостю рад. Я никому не враг, клянусь Аллахом! Вот так живу, понял?