Вырубив несколько кусков «пирога», метр на метр, я оттаскиваю их на край крыши. Там, внизу, под стеной дома, стоит «банка» — контейнер для перевозки строительного мусора. Вечером мы сбросим старые фрагменты вниз, в «банку». Это считается развлечением: черные лохмотья, каждый по десять — пятнадцать килограммов, летят долго и красиво и обрушиваются в банку с торжественным грохотом. На действо обязательно прибегают поглазеть мальчишки из соседних домов. Почему-то процесс падения тяжелого предмета с большой высоты всегда интересен человеку, даже если вниз летит всего лишь мусор. Как упадет, с каким звуком? Как высоко поднимется пыль? Наверное, в такой момент человек, не умеющий летать, подсознательно торжествует: «Вот так и я грянул бы оземь, если б возомнил себя птицей».
Петруха смотрит на меня, замершего на краю, глядящего вниз, ничего не говорит, отводит глаза. Из всех случайных людей я в его бригаде самый случайный, по мне это видно. Петруха устроен просто, его логика прямолинейна, ему кажется, что я, бывший коммерсант, отсидевший за решеткой и теперь пошедший в кровельщики ради куска хлеба, буду хитрить и филонить. Простые люди считают, что коммерсант — это прежде всего эксплуататор. Сам не работает, других заставляет. Петруха наблюдает за мной. Иногда мне кажется: он ждет момента, чтобы проявить свою власть. Напомнить, что я теперь не хлыщ с портфелем, а подсобный рабочий, и должен исполнять все распоряжения старшего, иначе меня накажут рублем или совсем уволят.
Собственно, мне все равно, пусть уволят, на кровельном бизнесе свет клином не сошелся, найду другую работу, — но я подыгрываю бригадиру, все его распоряжения выполняю, если велит переделывать — переделываю. Я знал, на что шел, устраиваясь в кровельную бригаду. Руками работать умею, грыжей не страдаю, тяжести таскаю наравне со всеми. А как меня, в прошлой жизни благополучного банкира, сюда занесло — это мое дело. Занесло и занесло, стечение обстоятельств. Так получилось.
Очистив участок размером с половину баскетбольной площадки, перекуриваем. Петруха идет на чердак, возвращается с двумя старыми вениками, кидает к ногам Моряка и Егорыча.
— Все это хуйня, — говорит Петруха. — В прошлом году крыли кровлю в центре, на Ленинском проспекте. Вот там был пирог! Метр толщины. Чуть не сдохли. Подметайте. Чтоб ни одного камешка.
Спустя десять минут, вооруженные горелками, катаем кровлю. Рулон лежит под ногами. Следует нагреть пламенем его бок и катнуть ногой, развернув примерно на полметра вперед. Расплавленный материал прилипает к бетонному основанию. Для надежности можно притоптать подошвой. Края нагреваю больше, середину — меньше. Не грех и нагнуться, проверить ладонью: хорошо ли приклеено, нет ли пузыря? Катаем, выстроившись в ряд. Спустя полчаса подошвам уже горячо, и я, размотав рулон до конца, делаю паузу, оглядываюсь.
Вокруг, видная с высоты двадцати пяти метров, бурлит и меняет кожу Москва. Мы — пятеро кровельщиков — выглядим мелкой бандой, мы трусливо шныряем в прифронтовой полосе, изредка постреливая из кустов, пока на поле битвы сшибаются огромные танковые армии. Справа и слева от нашего здания делаются настоящие большие дела. Пятиэтажные хрущевки разрушают целыми кварталами, на их месте возводятся «лужковки», просторные семнадцатиэтажные хоромы, жилье нового тысячелетия. Повсюду башенные краны до небес, динозавры-бульдозеры и целые легионы рабочих, все до единого — черноголовые азиаты. Одна из новеньких башен почти готова, и сверху, с крыши ее, до нас доносятся крики и смех. На фоне алюминиево-серого неба появляются маленькие узкие фигуры, в руках — точно такие же газовые горелки. Коллеги, думаю я. Тоже катают кровлю, только мы — на высоте двадцати пяти метров, они — на высоте семидесяти. Технология, впрочем, идентична вплоть до мелочей.
Егорыч тоже замечает веселье. Сплевывает желтой слюной закоренелого курильщика.
— Ишь, — бормочет он. — Ржут, бляди.
Ему шестьдесят, он тихий, молчаливый, озлобленный человек-уксус. Всю жизнь провел на низкооплачиваемых физических работах, — но не выбился, как Петруха, в бугры, по причине лени и дурного характера, — или, может быть, есть еще какие-то сложности, мне неизвестные. Небольшое количество амбиций — а ведь даже самый вялый и бесталанный имеет свои амбиции — Егорыч сублимирует в ругань. «Блядь» — его универсальная характеристика для любого живого существа. «Блядью» не является только сам Егорыч и его собеседник. Например, если Егорыч говорит со мной, в качестве «блядей» фигурируют остальные члены бригады, — но, отойдя от седого трудяги, я тут же сам превращаюсь в «блядь», а Равиль, подошедший, чтобы прикурить, наоборот, переходит из категории «блядей» в категорию собеседников Егорыча. Таким образом, весь объективно существующий мир для Егорыча определяется как «блядство».
Бугор Петруха тоже отрывается от работы и смотрит вверх — на источник веселья.
— Все это хуйня, — говорит он. — Новую кровлю катать — это не работа. Санаторий. Голая панель! Клади да катай. В позапрошлом году катали техникум в Черемушках — две тыщи метров за четыре дня накрыли. Гасите горелки, обедать пора.
Я молчу. Я знаю цены. Кровли в новостройках катать легко, но строительные концерны нанимают на работу исключительно гастарбайтеров. Сто долларов в месяц и никакого трудового законодательства. Оторвало руку — ступай себе, мирный декханин! Вот телефон, позвони в Душанбе, пусть родственники заберут тебя на твою пахнущую персиками родину.
А мы — и Моряк, и татарин Равиль, и Егорыч — местные, имеем паспорта с регистрацией, право на работу, и нам платят немыслимые для таджикских парней триста пятьдесят долларов в месяц, и в наших трудовых книжках стоят соответствующие печати.
Мы легальные пролетарии. Если кто-то из нас свернет себе шею или обожжет лицо — хозяин фирмы, разумеется, не станет платить пожизненную пенсию, но всегда подкинет на лекарства сотню-другую.
Раз в неделю он приезжает к нам — нелюбезный чувак с красными от недосыпа глазами. Лёня. Кормилец, шеф, жадный буржуй, отец родной. По образованию гидрогеолог, по призванию — скупой рыцарь. Поднявшись на крышу и осмотревшись, он никогда не забывает сказать мне, или Моряку, или Равилю: «Работай аккуратно. Гробанешься — ни копейки не дам, ясно?! До больницы довезу, а дальше — сам…»
Лёня десять лет в бизнесе, он умеет считать. Содержание таджикского декханина требует хлопот и расходов. Декханин должен где-то спать и чем-то питаться. С объекта на объект декханина следует перевозить в машине с зашторенными окнами. Если декханину скучно, он пьет водку и ищет приключений, и для насаждения дисциплины среди декхан нужны физически крепкие надсмотрщики. Декхан выгодно нанимать батальонами и дивизиями, поселять в обширных потайных общежитиях или прямо на объекте, в вагончиках, и кормить из общих котлов. Такую роскошь могут позволить себе только большие строительные корпорации с миллиардными оборотами. Кроме того, существует государственная служба, контролирующая незаконную иммиграцию. Огромный штраф грозит всякому, кто использует на строительстве труд беспаспортных декхан. Леня не владеет корпорацией, у него маленькая фирма, и он пришел к выводу, что удобнее иметь дело с легальной рабочей силой.