В нескольких шагах от еe ложа стоял мужчина. В лунном освещении комнаты черты его лица были почти не различимы, но что-то знакомое виделось ей в погруженном в сумрак тяжелом подбородке. Много, много лет назад она, должно быть, знала его.
— Это я, — сказал он каким-то влажным и флегматичным голосом. — Манукьян. Мадемуазель подумала, что вам после пробуждения будет приятно увидеть знакомое лицо.
Что-то это имя для нее значило. Только трудно сказать, что именно.
— Что случилось?
— Да ничего. Она сделала вам предложение, от которого вы не могли отказаться.
— И сколько я проспала?
— Двадцать два года, — ответил Манукьян и протянул ей руку. — Ну а теперь не пора ли нам пойти и поздороваться с Мадемуазель?
Силвест проснулся и увидел перед собой черную стену, проглотившую половину неба, — такую черную, что, казалось, она является отрицанием всего сущего, в том числе и себя самой. Он никогда раньше такого не видал и теперь понял, что обычная тьма, простирающаяся между звездами, совсем не такая, как эта, — она на самом деле светится, слабо люминесцирует. А в этой округлой запруде пустоты, которая именуется Завесой Ласкаля, не было ни звезд, ни каких-либо источников света, ни каких-то там фотонов, сорвавшихся с какой им заблагорассудится части электромагнитного спектра. Не было даже самого занюханного нейтрино, ни каких-либо других частиц — экзотических или совсем наоборот. И волн гравитации, и электростатических или магнитных полей тоже не было, как не было и шепота радиации Хокинга, который, согласно неким устарелым теориям о механизме Завесы, должен был просачиваться из ее Границы, отражая наличие температурной энтропии на поверхности.
Словом, ничего там не было. Единственная вещь, которую производила Завеса — во всяком случае, это было известно всем, — это полная невозможность прорваться через нее любой форме излучения. Да, и еще одно: она превращала в месиво любой объект, который имел наглость приблизиться к ее границе.
Силвеста разбудили от глубокого сна, и сейчас он пребывал в состоянии тошнотной дезориентации, которая всегда следовала за слишком быстрым пробуждением. Еще хорошо, что он был достаточно молод, чтобы справиться с этими последствиями. Его физиологический возраст равнялся тридцати трем годам, тогда как со дня его рождения прошло уже больше шестидесяти лет.
— Со мной… все в порядке? — ему очень хотелось порасспросить врачей, сейчас занимавшихся проверкой и восстановлением его жизненных функций, но внимание его было приковано к черной пустоте за окном Станции. Как будто смотришь на угольный вариант снежной бури.
— Да вроде так, — отозвался врач, который стоял рядом и наблюдал за показаниями счетчика нейронов, отмечая появление каждой цифры мягким похлопыванием своего стилоса по нижней губе. — А вот у Вальдес явное помутнение. Значит, Лефевр теперь займет первое место. Как думаете, сможете вы с ней работать?
— Поздновато для сомнений, пожалуй?
— Шутка, Дэн. Ну а как память? Наличие амнезии после долгого сна — единственное, чего я еще не проверил.
Вопрос, казалось, дурацкий, но как только Силвест стал проверять свои воспоминания, выяснилось, что память работает замедленно, подобно документу, проходящему длинный путь у нерадивых администраторов.
— А Спиндрифт помните? — настаивал врач с ноткой тревоги в голосе. — Это очень важно, чтобы вы вспомнили про Спиндрифт…
Он помнил его, да, но в данную минуту никак не мог привязать его к другим своим воспоминаниям. А вот что он помнил прекрасно, чего не могли унести никакие волны времени, так это Йеллоустон. Он покинул его через двенадцать лет после истории с Восьмьдесятью, через двенадцать лет после физической смерти Кэлвина, через двенадцать лет после разговора с Филиппом Ласкалем, наконец, через двенадцать лет после того, как Ласкаль утопился, надо думать, выполнив свое предназначение.
Экспедиция была маленькая и достаточно хорошо технически оснащенная. Команда суперсветовика состояла в значительной степени из Химерийцев и Ультранавтов, которые редко нанимались служить вместе с людьми других пород. Еще двадцать научников, преимущественно из СИИС, и четыре будущих контактера. Из последних на штурм Завесы пойдут только двое.
Цель экспедиции — Завеса Ласкаля, но сначала корабль должен был зайти на другую планету. Там Силвесту предстояло выполнить одно из указаний Ласкаля. Планета Трюкачей была жизненно важна для успеха экспедиции. Трюкачей следовало посетить в их собственном мире, а он находился в десяти световых годах от Завесы Ласкаля. Силвест не представлял себе, что их там ждет. Но совету Ласкаля он безоговорочно доверял. Не мог же этот человек нарушить свое долгое молчание просто ради желания пошутить!
Трюкачи вот уже больше столетия считались исключительно забавной новинкой. Они обитали в нескольких мирах, почти целиком занятых океанами. Сами Трюкачи представляли собой биохимическое сознание, охватывавшее практически весь океан. Оно состояло из триллионов симбиотических микроорганизмов, образовывавших нечто вроде «клумб» величиной с приличный остров. Все миры Трюкачей отличала тектоническая активность. Существовала гипотеза, что Трюкачи черпают энергию из гидротермальных скважин в океаническом дне и что тепловая энергия трансформируется в биоэлектрическую и передается в верхние слои океана по щупальцам органических сверхпроводников, свисающим вниз на многие километры холодной океанической темноты. Цель Трюкачей, если допустить, что таковая у них существовала, оставалась почти неизвестной. Ясно было, что они обладают способностью изменять биосферу миров, куда были занесены, действуя как единая, разумная масса фитопланктона, но никто не знал, является ли эта функция вторичной по отношению в другой, высшей. Было еще известно, хотя и слабо изучено, что Трюкачи обладают способностью хранить и передавать информацию, в этом случае выступая как единая всепланетная нейронная сеть. Информация хранится на многих Уровнях, начиная от огромных переплетений щупальцев, болтающихся на поверхности, и кончая свободно плавающими в толще воды микроскопическими спиралями ДНК. Невозможно было определить, где кончается океан и где начинаются Трюкачи. Точно так же никто не знал, содержит ли планета несколько Трюкачей, или есть только одна индивидуальность, расчлененная территориально, ибо между «островами» были перекинуты биологические мостики. Ясно было, что Трюкачи — живые хранители информации. Что-то вроде гигантских, насыщенных информацией губок. Все, что попадало в океан, тут же анализировалось миллиардами микроскопических щупальцев, частично растворялось ими, определялось в химическом и физическом смысле, а затем вся эта информация передавалась для хранения в биохимические банки информации всего океана. Как указывал Ласкаль, эта информация могла не только кодироваться и раскодироваться, но Трюкачи могли также накладывать ее на другие сознания. Предположительно такие перепечатки могли содержать информацию из менталитета других видов разумных существ, например Странников.
В течение многих десятилетий Трюкачей изучали исследовательские группы. Люди, купавшиеся в их океанах, входили в контакт с заражавшим их фитопланктоном, тем самым входя в контакт с Трюкачами, микроскопические щупальца которых проникали в кору головного мозга людей и устанавливали квазисинаптические связи между океаном и пловцами. Как говорили испытавшие это пловцы, такая связь была похожа на контакт с разумной водорослью. Сознание расширялось, оно охватывало весь океан, память уходила в древнейшие времена и почему-то зеленела. Границы восприятия делались гибче и шире, начинало казаться, что весь океан как бы анализирует тебя, что он самодостаточен. Человеческое сознание превращалось в зеркало сознания океана.