— Да, конечно. — Теперь ему пришлось дожидаться, пока замолчит гиппопотам. — Так вы Гюнтерманн.
— Именно так. А вы?
— Блейни Райc, в недавнем прошлом житель Йоханнесбурга.
— Йоханнесбург, — повторил Гюнтерманн. — Вы родились в Африке?
— Родился я в Англии, в Манчестере. Эмигрировал в Южную Африку, купил ферму, дела не заладились, стал торговцем, двинулся на север. Через двенадцать лет добрался до этих мест. Лет десять тому назад.
— Вы торгуете слоновой костью? — с профессиональным интересом спросил Гюнтерманн.
— Уже нет. — Англичанин взял орешек и бросил зеленой мартышке, прыгнувшей на подоконник. Мартышка с визгом подобрала с земли орешек и мгновение спустя вновь возникла на подоконнике, ожидая следующего.
— А чем вы торгуете? Райc улыбнулся:
— Фотографиями.
— Фотографиями? — недоверчиво переспросил немец. Райc кивнул:
— Я использую светокопировальную бумагу. Фотографии меняю на соль, соль — на медь, медь — на коз, коз — снова на соль, соль — на скот. У меня уходит полгода, чтобы пройти весь маршрут. Заканчивается он в Судане, где я продаю скот армии. Начальных вложений — шесть шиллингов, на финише — чуть больше трех тысяч фунтов.
— А чем вы занимались до того, как стали продавать фотографии? — спросил немец, сняв с носового платка какое-то насекомое и бросив на пол.
— Начал я охотником за слоновой костью, но, должен признать, успеха не добился. А когда завязал, выяснилось, что денег у меня ни пенни, а из ценного — только патроны. Вот я и поменял патроны на соль, потом на эту соль купил больше патронов, поменял их на коз и так далее. В итоге я добрался до Эфиопии и продал имеющийся у меня товар почти за две тысячи долларов Марии-Терезы. Оттуда я уехал, больно уж жарко, вернулся сюда, где климат куда приятнее и больше племен, с которыми можно торговать, купил пару фотокамер, и дело пошло.
— И вы называете это приятным климатом? — усмехнулся Слоун.
Райc повернулся к нему:
— А вы бывали в Эфиопии?
— Пару раз.
— Тогда вы знаете, как там жарко.
— Не намного жарче, чем здесь, — возразил Слоун.
— Вы совершенно не правы, — отчеканил англичанин. — Тамошней жары не выдержит ни один человек. Слоун пожал плечами и уткнулся в стакан с пивом.
— Если вы не возражаете, мой добрый сэр, я позволю себе задать вам вопрос, — продолжил Райc.
Слоун поднял голову, пристально посмотрел на англичанина.
— Валяйте.
— Туземец, с которым вы прибыли. Не могу понять по родовым насечкам, из какого он племени.
— Он — кикуйю.
— Никогда с ними не встречался. Я слышал, что земли кикуйю закрыты для белых.
— Это так.
— Так где вы его взяли?
— Он нарушил закон, но сбежал до того, как его убили.
— А что он сделал? Слоун пожал плечами.
— Я не спрашивал.
— Кикуйю — хорошие следопыты?
— Этим я доволен.
— Но похуже, чем вандеборо, — самодовольно усмехнулся немец.
Ветер чуть изменился, на них пахнуло болотом.
— Я заметил, что у вас есть один. — Райc обмахивался шляпой, скорее чтобы отогнать неприятный запах, а не охладить кожу. — Они действительно так хороши?
— Мой вандеборо возьмет след биллиардного шара, прокатившегося по улице Берлина.
Райc хохотнул, допил пиво, поднял пустой стакан.
— Чья очередь?
— Моя. — Гюнтерманн бросил на стойку несколько монет. — Раз уж мы вспомнили о вандеборо. По приезде я заметил за домом женщину-вандеборо.
— Она кизи, — поправил его Ван дер Камп. После паузы добавил:
— Она принадлежит мне.
— Вы — бур, не так ли? — спросил Гюнтерманн.
— Да.
— Я думал, буры ненавидят черных. Ван дер Камп покачал головой.
— Ненависти ко всем черным у нас нет. Мы ненавидим только зулусов. Не потому что они черные, а потому, что они наши кровные враги.
— А в сезон дождей в этих краях становится очень одиноко, не так ли? — понимающе подмигнул буру Гюнтерманн.
— Это так.
— Когда британцы установят здесь протекторат, — продолжал Гюнтерманн, — они заставят вас избавиться от нее.
— Мне уже приходилось иметь дело с англичанами, — мрачно ответил Ван дер Камп. — Они меня не пугают.
— Я бы предложил оставить политику, господа, — вмешался Райc. — Нет причин разжигать в буше национальную рознь.
— Согласен. — Гюнтерманн с улыбкой повернулся к Слоуну. — И не попросить ли нам нашего американского коллегу в интересах интернационального единства снять военную форму.
— Попросить вы можете, — откликнулся Слоун. Райc присмотрелся к форме.
— Вижу, вы были капитаном, сэр.
— Нет.
— Но ваши знаки отличия…
— Я купил форму после войны.
— Так вы не участвовали в боевых действиях? Слоун ответил после долгой паузы:
— Участвовал.
— На чьей стороне? — спросил Райc.
— Вроде бы мы договорились избегать политики, — напомнил Слоун.
Райc расстегнул пару пуговиц на рубашке, вновь начал обмахиваться шляпой.
— Это не политика, сэр, чистое любопытство. Почему вы решили купить форму конфедератов? В конце концов они же потерпели поражение.
— Лучше отражает солнечные лучи и собирает меньше пыли, — ответил Слоун.
— А такие шляпы носят ваши американские ковбои? — Гюнтерманн указал на стетсон Слоуна.
— Вам лучше спросить у американского ковбоя. Гюнтерманн откинул голову, расхохотался. — Отлично сказано, сэр! Между прочим, мы еще не представлены. Я — Эрхард Гюнтерманн, а этот джентльмен — Блейни Райc.
— Ганнибал Слоун.
— Тот самый Ганнибал Слоун? — Раису пришлось повысить голос, чтобы перекричать рев гиппопотама.
— Если только в Африке нет моего тезки.
— Ваша слава идет впереди вас, сэр. Вас называют одним из самых удачливых охотников за слоновой костью Восточной Африки.
— Пожалуй.
— Вы стоите в одном ряду с Седоусом и Карамаджо Беллом, — восторженно вещал англичанин.
— Никогда с ними не встречался.
— Сколько слонов вы убили? — спросил Райc. Слоун скатал-таки сигарету, закурил.
— Несколько.
— Что-то вы скромничаете.
— Наверное, он из тех, кто мало говорит, но много делает, — улыбаясь, ввернул Гюнтерманн.