Он напяливал джемпер, когда в горницу вошел Митрич. Его лицо говорило о пережитом волнении. Егор заметил, что вертолетный рокот начал стихать, отдаляться. Буян еще немного порычал и затих.
– Ну что? – тревожно спросил Егор Митрича.
– Ничего, – тот поставил в угол двустволку и снял телогрейку. – Покружил и полетел себе.
– Это меня ищут, – нахмурился Егор.
– Да не шебутись ты! – возвысил голос Митрич. – Куда собрался?
– Не могу я больше тут оставаться, – Егор захромал к вешалке, где висела его куртка. – Из-за меня и тебе достанется.
– Отобьемся, – усмехнулся Митрич, – мы и не такое видали! А ты раздевайся, никуда не пойдешь. Тебе еще лечиться и лечиться, а ты в поход собрался! – в заключение хмыкнул он.
До вечера Егор провалялся в постели. Митрич самоотверженно ухаживал за ним, обрабатывал раны, кормил, готовил снадобье. Спать легли рано. А среди ночи надсадно залаял Буян. Вслед за лаем послышался шум ломаемых стенок и какой-то утробный рев. Буян уже не лаял, а осатанело рычал и визжал.
– Вот зараза, – Митрич встал, зажег керосиновую лампу, сунул голые ноги в валенки, набросил телогрейку и, прихватив ружье, выбежал из дома.
Егор дернулся было, думая, что это люди Шепелева нашли его, но Митрич бросил ему:
– Лежи, мать твою!
За дверью послышалась какая-то возня, сопровождаемая надрывным лаем. Как ни громко лаял Буян, ему не удавалось перекрыть звериного рыка. Раздались выстрелы. Егор попытался встать с кровати, но, застонав, откинулся на подушки. Температура еще держалась, да и страшно ослабел он.
Собака взвизгнула, потом перешла на глубокое злое урчание. В дверь влетел раскрасневшийся взбешенный Митрич. Волнение мешало ему говорить.
– Шалый увалень вломился, Тишку, бес, утащил, а псу едва горло не продырявил! Ах ты, мудила бурый, неймется ему, все бродит! Раньше кур воровал, теперь на коз перекинулся. Тиша-Тиша моя, – со слезами в голосе проговорил он.
Митрич бросил на лежанку ружье, бросил на пол лежавший на тумбе коврик и снова выскочил во двор. Потом вернулся, держа на руках обливающегося кровью Буяна. Митрич разоблачился, поставил возле коврика лампу и, достав из ветхого шкафа простыню, яро рванул ее. Пес жалобно поскуливал, глядя на Егора темными умными глазами.
– Что с ним? – спросил Егор.
– Будет теперь с оторванным ухом, – с досадой прохрипел Митрич, – о, елки-палки, еще и здесь зацепил!
Буян истекал кровью. Рана возле шеи была глубокой. Ухо не так заботило Митрича. Он с неменьшим пылом и умением, чем в случае с Егором, стал лечить пса.
– Потерпи, милок, – приговаривал он, – потерпи… Ну, я этого гада из-под земли достану! – угрожающе добавил он. – Сарай разломал как карточный домик!
– Шатун? – Егор с жалостью смотрел на покалеченного пса.
– Он самый… Я его несколько дней выслеживал – все без толку, – с досадой пробормотал Митрич, заливая рану Буяна специальным отваром. – Ланах с сородичами тоже этого шатуна выслеживал, да ни с чем остался. Этот зверь и в соседний улус ведь хаживает, скот дерет.
Перевязанный Буян выглядел довольно забавно. Митрич ползал возле пса, вытирал кровь куском мокрой простыни. Глафира наблюдала за происходящим с печной верхотуры. – Ну что, дружок, очухался? – запыхавшись, Митрич уселся прямо на пол и стирал пот со лба.
Пес скосил преданные глаза на заботливого хозяина и пошевелил было ушами. Левое было туго перевязано.
– Не дергайся, брат… – усмехнулся Митрич.
Он потрепал пса по спине, поднялся и стал прибирать в избе. Потом снова вышел во двор, и вскоре Егор услышал в сенях встревоженно-протяжное козье «ме-е-е».
– Так надежнее будет, – отдышавшись, сказал Митрич, – этот бес может вернуться. Другой бы не вернулся. Ружье и все такое. А этот – наглющий, сил нету! Ну ничего, я тебе устрою каникулы! – грозно посмотрел он в темный угол, словно там таился вероломный зверь. – Этак без лошади да коз и вовсе останешься… – сердился он. – Эх, Тиша, козочка моя…
Он уставился на Буяна и, жалуясь ему, призывал его в свидетели творимого шатуном беспредела. Егор не спал, ночное происшествие заставило его вновь задуматься о своих преследователях.
– Ему бы, гаденышу, дрыхнуть, – вздыхал Митрич, – они, бурые, от трех месяцев до полугоду в берлогах спят. Гон у них – с мая по июль. Становятся они тогда дико злые, рычат, черти, – уши закладывает. Времени полным-полно. А этому не спится. И вроде урожай на ягоды был… – он пожал плечами. – Здоровый, метра три… Не веришь? – перехватил он скептический взгляд Егора.
– Ну ежели и не три, – поправился Митрич, – то около того. Так обычно он кабанов да лосей жрет, а тут за козами да курами охотиться стал! А ежели кабанов нет, так и ягодами-орехами прокормиться может. Нет ягод – муравьи опять же… У меня случай был. Застрелил я однажды медведя, стал внутренности прочищать, так в желудке у зверя… не совру – килограмм пятнадцать муравьев! А этот шатун, сколько бед причинил! Ланах давно мне жаловался… Хитрый, бестия, не дается в руки. Ну ничего, – лицо Митрича приняло ожесточенное выражение, – я до него доберусь.
Два следующих дня Митрич угробил на то, что выслеживал зверя. Егор каждый из этих дней готовился к нападению. Карабин он держал на кровати, все время прислушивался, добравшись до окна, часами наблюдал за двором.
– Следы его видел, – радостно доложил Митрич к исходу второго дня, – не уйдет.
Буян выздоравливал, но не так быстро, как хотелось хозяину.
– Как же я без тебя на зверя пойду? – спрашивал он пса.
Егор сначала спал как убитый, а потом, выспавшись и почувствовав облегчение, стал страдать бессонницей. К тому же появление вертолета не давало ему покоя. Он прислушивался к лесу. Ему все время чудился гул вертолетного винта. Он планировал уйти на следующее утро.
Едва рассвело, Митрич, подоив оставшуюся козу, накормив кур и задав сена лошади, отправился в тайгу. Он не мог больше сочинять вирши, не мог сидеть без дела. Шатун стал его навязчивой идеей. Егор хотел воспользоваться его отсутствием и уйти.
Так оно было бы проще, размышлял Егор. Нехорошо будет, если из-за него пострадает этот добрый гостеприимный человек. Егор выждал час с небольшим и начал собираться. Он нашел свою одежду аккуратно сложенной в шкафу. Преодолевая боль, Егор напялил джемпер, брюки… Рукава на куртке и джемпере были старательно зашиты.
Буян насторожился, Глафира проницательно мяукнула. Егор сунул в карманы куртки несколько крутых яиц, две картофелины и ломоть хлеба. Завернул в газетный кулек щепоть чая. Потом нашел обломок карандаша и написал на вырванном из тетради и приготовленном, очевидно, Митричем для очередного стиха листе:
«Митрич, большое спасибо за заботу. Оставаться больше не могу. Не поминай лихом. Егор».
Захватив карабин, Егор, хромая, вышел во двор. Сарай Митрич кое-как отремонтировал, но коза по-прежнему жила в сенях. Егор посмотрел на высокое белое небо и быстро отвел глаза, почувствовав невыносимую резь. Он захромал, выбрав, как всегда, северо-западное направление.