Джип стоял посреди открытого пространства, на котором тут и там торчали кочки с оголенными вершинами. Солнце за несколько последних дней успело растопить на них снег, и теперь они, словно головы неведомых чудовищ, чернели среди белого покрывала.
– Давай туда, – Вилен Михайлович махнул рукой вперед, – там должен быть Вилюй, если я не ошибаюсь. Мы не могли его проехать.
Пашка тронул машину, объезжая кочки, маленькие березки и елочки. Через несколько минут он остановил машину на вершине пологой сопки. Внизу раскинулся огромный алас – полувысохшая или высохшая озерная котловина. Летом такие места зарастают сочной травой и используются как выгоны и пастбища. Но сейчас это был просто опасный участок дороги, в центре которого могло быть болото.
– Давай по гребню, – Вилен Михайлович показал вправо.
Пашка повернул руль и направил машину туда, куда показал отец. Вскоре внизу вырисовалась долина реки.
– Ну вот он, Вилюй, – обрадованно произнес Вилен Михайлович. – Где-то здесь недалеко и Октябрьский. Давай вон до того леска, – показал он еще правее. – Там бросим машину и отправимся пешком.
– Ты че, батя, – Пашка остановил вдруг машину, – опять пешком топать? Я на такое не подписывался.
– Делай, что тебе говорят, – повысил голос отец.
– Давай хоть еще немного проедем, – начал ныть Пашка. – Все равно ведь никого нет. Переберемся на тот берег, а там видно будет. Вон там есть пологое местечко.
Врубив скорость, Пашка двинул джип к реке. Вилен Михайлович не стал возражать, тем более что сам не был уверен, что улус Октябрьский находится прямо под боком.
– Черт с тобой, – пробурчал он, – только на берегу тормозни, нужно лед проверить.
– Ха, батя, да здесь такой лед – хоть танк выдержит.
– Танк, может, выдержит, – покачал головой Вилен Михайлович, – а джип – не знаю.
Он вышел из машины и пошел вперед, подпрыгивая на льду, словно заяц.
– Давай, – показал он рукой, – двигай помаленьку.
Машина медленно въехала на лед передними колесами. Лед выдержал. На мгновение остановившись, она двинулась дальше. Вилен Михайлович шагал впереди, показывая путь. Пашка понял, что лед еще крепкий, и, надавив на газ, начал набирать скорость. Он принял немного в сторону, чтобы не задеть отца, и еще больше надавил на газ. Проезжая мимо, он помахал отцу рукой через опущенное стекло.
– Я же говорил, танк выдержит, – усмехнул-ся он.
– Пашка, не дури, – прикрикнул на него Вилен Михайлович, но джип был уже на середине реки, где самое сильное течение.
Когда передние колеса тяжелого джипа с хрустом начали уходить под лед, выдавив на поверхность черную ледяную воду, Пашка еще не понял всей опасности своего положения. Он увидел, что что-то не так, и надавил на тормоз. Машина еще больше проломила лед. Теперь передние колеса были почти полностью погружены в воду. Врубив заднюю скорость, Пашка попытался выбраться назад, но широкие колеса скользили по льду, смазанному водой, как по нагретому маслу.
– Наружу, – орал Вилен Михайлович, бросившись к джипу, – вылезай наружу, Паша!
Но тот как будто не слышал его. Если бы он не промедлил и, открыв дверь, выпрыгнул на лед, возможно, спасся бы, но Пашка все давил на газ, пытаясь освободить джип. Эти его усилия только усугубили положение: кроша лед, начали проседать и задние колеса. Вскоре под тяжестью двигателя передок еще больше ушел под лед.
– Вылазь оттуда, на хрен, – вопил Яковенко-старший, бегая вокруг полыньи.
До Пашки наконец дошел смысл его слов. Он понял, что нужно бросать машину и спасаться самому. Он дернул за рукоятку, но дверь оказалась зажата льдом, а автомобиль медленно, но верно погружался в черную пучину. Пашка попытался выбраться через окно, но было поздно: джип погрузился в воду до уровня стекол. В салон хлынула ледяная вода, перемешанная с осколками льда. Салон окутало паром от соприкосновения раскаленного двигателя с холодной водой. Пашка кинулся назад. Перелез через спинки на заднее сиденье и начал опускать стекло, но не успел. Сделав еще одно судорожное движение, джип, словно большое животное, ушел под лед. Несколько секунд ледяное крошево, сомкнувшееся над его крышей, еще бурлило от выходящего из салона воздуха, но вскоре всякое движение прекратилось.
Словно соляной столп стоял Вилен Михайлович в нескольких шагах от кромки разрушенного льда, еще не до конца осознав, что его сын утонул. Он надеялся, что, может быть, тот выберется из джипа под водой и сумеет подняться на поверхность. Прошла минута, другая…
Вилен Михайлович не научился плавать за свои пятьдесят с лишним лет. Да даже если бы и умел. Глубина здесь была такая, что даже хороший пловец и при нормальной температуре воды не смог бы достать дна…
– Господи, за что? – Ноги у Вилена Михайловича сами собой подогнулись, и он опустился на колени, сложив руки на груди.
Под одеждой он нащупал старый кожаный лоскут.
– А-а-а-а-а, – тихо завыл он, сорвав с себя шапку и принялся раздирать одежду на груди.
Он выхватил старый лоскут и собирался бросить его следом за ушедшим под воду джипом, но замер с занесенной рукой. Медленно опустив руку, он спрятал карту в карман полушубка.
– Паша, – он смахнул слезу, катившуюся по его морщинистой щеке, – я тебе памятник поставлю. Самый лучший памятник. Самый дорогой памятник, Паша. Из чистого золота.
Что-то решив для себя, Вилен Михайлович больше не медлил. Он поднялся с колен, подобрал шапку и, застегивая на ходу полушубок, направился к улусу, который, по его расчетам, должен был находиться за ближайшей сопкой.
* * *
Егор разжег костер и с удовольствием протянул над огнем руки. До Вилюя еще идти и идти. Егор чувствовал себя теперь спокойнее. Вилен Михайлович с сыном остались позади. Можно было перевести дух. Его все еще заботил вертолет, который мог появиться в любой момент. Но пережитое волнение и усталость делали его сейчас не особенно восприимчивым к этой опасности.
Егор еще несколько минут погрелся у огня, потом примял угли подошвой ботинка и отправился дальше. До Вилюя он рассчитывал добраться к вечеру.
* * *
Яковенко-старший в трансе дошел до Октябрьского. Он всю дорогу что-то бормотал себе под нос, потом вдруг разражался в чей-то адрес гневной филиппикой, снова умолкал, стирал слезу и брел дальше. Перед его взором стоял Пашка. Это воспоминание он пытался отогнать от себя либо спрятать за памятником из чистого золота.
Россыпи алмазов выжгли своим сатанинским блеском из его сознания слезливые сожаления. Приближаясь к улусу, он все больше походил на робота, в которого заложена определенная программа.
Несмотря на опьянение горем и близящимся богатством, мозг Вилена Михайловича работал четко. Для того чтобы достать ящик из промороженной почвы, требовалось ее вначале разогреть. Вилен Михайлович подсчитывал в уме, сколько ему понадобится для этой операции времени. Не менее четырех-шести часов.