— Где она намерена ее применить? — спросил я, обводя зал взглядом, и, когда молчание затянулось, сознался: — Я тоже не представляю.
— У кого есть идеи? — поинтересовалась Новицкая.
Аретку отвел взгляд.
— У меня, — неожиданно подал голос Корнеев.
— М? — Я обернулся к нему, всем видом выражая интерес, какого на самом деле не испытывал. Свои идеи я держал при себе — все они, если отбросить шелуху, представляли собой исключительно надежные способы самоубийства. Этому парню легче — не он полезет к тигру в пасть…
— Надо ее уничтожить!
— Кажется, повторять очевидное здесь считается хорошим тоном, — заметила Новицкая. — Как?!
— Два-три аугментированных бойца могли бы…
— Во-первых, аугментированные бойцы здесь — это я и госпожа Новицкая, — уточнил я. — Потому что сотрудники администрации, невзирая на все наращения, извините — не бойцы… — Аретку надул было щеки, потом видимо обмяк. Асахита не стал и пыжиться — потомок самураев понимал, что схватка требует особого состояния ума, которое никакими боевыми программами и репрограммной подготовкой не обеспечить. Остальные усиленно делали вид, что их тут вообще нет. — А парни равата Адита — бойцы, но безнадежные натуралы. Разве что служба безопасности Мвифане…
Асахита покачал головой.
— Тоже сипаи.
— Понятно. — Я нахмурился. — А во-вторых, как вы предлагаете приблизиться к барже, если к ней запрещено приближаться как воздушным судам, так и любому, у кого стоит имплант в черепе?
— Второе как раз не проблема, — отмахнулся Корнеев. — Не забывайте — наращения мозга очень трудно засечь, если они не излучают.
Черт! А ведь парень прав. Если отсечь вживленные узлы от лоса, запретить аплинк-контурам откликаться на призывный сигнал ретранслятора, то отследить мое местоположение через вирт будет невозможно. Правда, на кадрах со спутника все видно, но разрешение у них аховое, тем более вдали от экватора, где они висят невысоко над горизонтом. Может, и получится…
— А первое… — Он стыдливо замолк. — Ведь так близко эта баржа, хоть рукой достань!
Я обернулся к окну. Белое крыло выступало над краем верхней ступеньки обрывистого склона над городом, будто дразня недоступностью. С помощью зрительного аугмента я мог различить даже трещины в абляционной пене. Если бы первый взрыв не уничтожил дороги…
И тут меня осенило.
— Хоть рукой… — повторил я. — Помогите, госпожа Новицкая: сколько тут — километров пять по прямой?
Жалко, меня лазерным дальномером не оборудовали…
— Приблизительно, — согласилась империалистка, прищурившись. — Из них полтора вверх.
— По прямой и пойдем, — заключил я. — При первой нашей встрече вы, кажется, приглашали меня на восхождение? Я согласен.
Новицкая решительно кивнула.
— Приглашения не снимаю. Иначе не успеть.
— Господин Аретку, — по выделенной линии обратился я к шерифу, — оставайтесь здесь. Делайте вид, что все в порядке. Свяжитесь с головным могом, как только прибудет лифт, и хоть мытьем, хоть катаньем, но уговорите аугвардию не вылезать из-под купола. Броня им не поможет, а я вдобавок не уверен, что кто-нибудь уцелеет в лагере для новоколонистов. Далеко от станции вы его разбили?
— Слишком близко, — мрачно отозвался румын. — Полтора километра.
— Тогда никаких шансов. — Секретарь проанализировал данные, которые сбросил мне Адит. Бомба, взорванная на дороге, была самой слабой из трех.
— Когда восхождение начнется, связь мы по необходимости потеряем. Если придется — действуйте по обстоятельствам. И… — Я сбился, не зная, как высказать то, что думаю, не показавшись напыщенным, и процитировал девиз с герба Службы: — «Долг превыше».
— Юбер аллес. — Я с облегчением заметил, что Аретку улыбнулся. — Удачи вам, герр Михайлов.
— Станислав, — поправил я.
Шериф судорожно кивнул и прервал связь. Лицо его обмякло с уходом в глубокие слои ирреальности, под сомкнутыми веками билась живая синь.
Сборы отняли немного времени. Альпинистский пистолет висел у Новицкой на поясе; тот, что я забрал у неё дома, остался в коптере, так что пришлось позаимствовать один у ее супруга, до сих пор не очнувшегося после удара. Штатный гипнург уверял меня, что снять репрограмму будет просто, раз уж мы смогли добыть запись контрольных сигналов.
Труднее оказалось добыть за четверть часа четыреста метров каната и страховочную упряжь. В конце концов проблему решили грубой силой: ограбив, то есть реквизировав, необходимое оснащение у четверых рискунов, имевших несчастье проживать ближе остальных к админ-центру. В результате мы оказались гордыми хозяевами полного комплекта всякой ерунды, без которой ни один уважающий себя альпинист не полезет даже на забор. У меня возникло подозрение, что даже самые безобидные на первый взгляд предметы из этого набора могут спасти мне жизнь, когда я буду болтаться на веревке не толще моего мизинца между землей и небом. Поэтому, следуя примеру Катерины Новицкой, все, что возможно, я нацепил на себя или развесил по карабинчикам на поясе, а остальное — запихал в рюкзак. Лишних пять-десять килограммов для наращеных мышц — не нагрузка.
Дебора Фукс испарилась куда-то, чтобы вернуться вскоре с таким же рюкзаком на спине — я не стал спрашивать, откуда она взяла его.
— Я иду с вами, — заявила она без тени сомнения.
— Зачем? — поинтересовалась Новицкая. — У вас, конечно, есть пара аугментов, но…
Это было некрасиво и нечестно — в моем теле искусственных органов немногим больше, — но Фукс зашла слишком далеко, чтобы обижаться.
— Я хочу остановить это, — объяснила она. — Эту… тварь, которая сожрала Линду. Мне кажется, будто я сумею разбудить в ней человека.
Я хотел было отказать ей, объяснить, что маской была та Линда Томина, которую Дебора знала и любила, — конструкция из гипнургически внедренных черт личности, приспособленная, чтобы открыть дорогу в постель т-физика с неклассическими склонностями. Но потом подумал: какого черта? Ибару достаточно было один раз застать доктора Фукс во сне, чтобы взломать защиту ее мозговых наращений и получить доступ к паролям нижнего уровня, чтобы потом без посредников проникать в лос Пенроузовской Академии. Если они встречались долго и регулярно, возможно, их отношения затронули базовую личность агента, как бы нелепо это ни звучало.
А кроме того, меня преследовало странное ощущение, будто раскручивалась взведенная моим прибытием пружина, все, кто встречался мне в колонии, потом, как обнаруживалось, играли свою роль в безумном спектакле, поставленном неизвестным мне режиссером на пустынной сцене. Хотя, судя по той сумятице, которой ознаменована премьера, эту пьесу писал не иначе как комитет. Если адельфрау Фукс готова выйти на сцену — кто я такой, чтобы ее отговаривать?