Я обхватил голову руками. Элис была права — мы опаздывали, если еще не опоздали.
— Час, — пояснила девушка, поймав мой взгляд. — У нас осталось не больше часа. Потом колониальщики эвакуируются, и все окажется… напрасно.
Пронзительно заныл сигнал тревоги; по огромной панели пробежала волна алых искр, и тут же погасла.
— Я в системе, — с облегчением вышептала она. — Теперь осталось подчинить управляющие контуры. Это недолго…
Но спустя двадцать минут Элис все еще висела перед пультом, скрестив ноги, принайтовленная к терминалу оптонным кабелем; выражение ее лица было до жути сосредоточенным. Механически жужжал зуммер — наподобие метронома, каждые три секунды. Напряжение нарастало.
— Готово, — внезапно произнесла девушка странным, чужим голосом, и я ощутил короткий толчок — всем телом, точно при сбросе давления, но разгерметизации не было.
Элис аккуратно отсоединила шнуры и потянулась к осевому кабелю реакторной.
— Началось.
Я в который уж раз подивился ее стойкости. Мы торопливо спускались по канату к распахнутым дверям, а синее мерцание вокруг нас меркло, угасало, сменяясь тревожным багровым заревом.
Снова толчок, мягкий удар по ушам, легкая дрожь стен. И только тогда уныло взревела тревожная сирена, ударила пару раз по ушам и стихла, точно забившийся в угол от страха зверь.
— Пора бежать, — пробормотал я, подхватывая Элис на закорки.
И мы побежали.
Переходы станции были полны народа, паника мгновенно охватила всех, и пробираться по узким проходикам было непросто. В суматохе никто не обращал на нас внимания, принимая, видимо, за работников другой смены, пойманных тревогой в неглиже.
Бег в контактной обуви — вид спорта, который я включил бы в программу профессиональных Олимпийских игр. Чуть замешкался, и коварная инерция отрывает тебя от ненадежной опоры, отправляя в недолгий полет. Пару раз я терял равновесие и тратил уходящие секунды на то, чтобы вновь перейти в вертикальное положение..
Всякая по-настоящему крупная катастрофа происходит медленно. Я видывал документальные съемки разрушения плотины Гувера и тарлиннской аварии, но взрыв станции «Лагранж-2» превосходил их, как лифтоносец — баллистическую капсулу. Мне казалось, что мы бежим по кругу, по дорожке без конца и начала, хотя на самом деле до входа в релинг было не больше сотни метров по прямой. А по пятам за нами рвался звук.
Я никогда в жизни не слышал ничего подобного. Станция «Лагранж-2» пела. Перехватывая руками скользкие от чужого пота скобы, мы скольжали по релинг-тоннелю — через прозрачные фуллеритовые стенки груда ТФП-модулей, похожая на фрактальную скульптуру, видна была целиком, и эта немыслимая гора, двести лет звездной эры в металле, рассыпалась. Первыми не выдержали самые старые блоки, железные. Их голос был низок, и в то же время пронзителен, в нем слышалась невыносимая мука и одновременно — угроза. Воздушные столбы релинг-тоннелей разносили лебединую песню стали по всем помещениям и модулям Лагранжа, а потом к ней присоединились молодой и ясный голос титана, надтреснутый, точно чашка, фальцет керамита, мелодичный свист утекающего воздуха.
Модули пели, светясь изнутри — поначалу багровым, потом ало-пламенным, потом апельсиновым и червоно-золотым, — а потом белый свет пробивался изнутри тонкими лучиками, и один за другим они лопались, как странные бутоны технологии, выпуская синеватую пыльцу замерзшего воздуха. Станция умирала, рождая чудо немыслимой красоты.
Рвались ТФП-каналы, одна за другой отрывались от единого стебля станции далекие миры. Никому еще не удалось связать приемник и передатчик трансфокального переноса через межзвездные расстояния. Стоит нарушиться нити перестроенного/повернутого/измененного пространства, соединяющего кабины, и вновь запустить лифт невозможно. А вслед за «Лагранжем-2» начнут лопаться и остальные пересадочные станции, одна за другой в Солнечной системе и за ее пределами. Вот-вот взорвутся вокзалы в Эквадоре и Кении, на орбитах Геи и Мундо-дель-Парадизо, Софии и Тянь-шэ — всех сорока миров, потому что именно эти лифт-каналы для удобства Колониальной службы были сведены на станции «Лагранж-2», а остальные, те пустышки, что не оправдали надежд, куда зря были отправлены лифтоносцы, дороги к тем мирам, что представляли интерес только для планетологов — они останутся в неприкосновенности, эти двери, которыми некуда бежать… Я наблюдал, как созданная за два века империя рушится во спасение тех счастливчиков, кого угораздило оказаться в доменах, когда носитель фазового сдвига начнет корежить хромосомы… начал.
Стараясь не обращать внимания на волнами окатывающий тело певучий гром, я перебирал руками, все быстрее и быстрее скольжая в нагревающемся воздухе. Скобы били по пальцам, инерция заносила меня то вправо, то влево. Мимо пролетали сорвавшиеся со стен тараканы, били по воздуху атрофичными крыльями. Надо же, подумал я не к месту, и на орбитальных станциях водятся, проклятые, и никакие катастрофы их не берут — ни радиация, ни разгерметизация, ни невесомость…
Если мы не успеем залезть в спасательную капсулу до того, как станция превратится в груду шлака, нам конец. Это вроде бы очевидно. Если капсула не готова к полету, нам тоже конец. И если у нас кончился запас удачи — опять-таки хана.
По счастью, вселенная не оскудела перестраховщиками. Несмотря на хваленую надежность станции, способ эвакуации персонала все же был предусмотрен. Вдоль служебного блока висели на кольцевой балке спасательные капсулы, снабженные запасом топлива для аварийной посадки. Аварийной — значит, что две тысячи триста восемьдесят метров в секунду, набираемые любым предметом, падающим из эль-точки на поверхность Луны, гасятся не полностью, а ровно настолько, чтобы пассажиров не расплющило, несмотря на амортизаторы, гасители и скафандры, которые приходится одевать, чтобы добраться до упомянутых капсул.
Нам предстояло всего-навсего, не обращая внимания на панику, добраться до скафандров (если мы найдем свободные… скорее всего, найдем — кто-то из персонала станции обязательно оказался в момент взрыва там ), вылезти наружу, залезть в капсулу и отстрелиться.
У шлюза было почти пусто. Трое станционных рабочих, не обращая на нас никакого внимания, помогали друг другу влезть в скорлупы. С полдюжины ячеек уже пустовали. Вдоль стены дрейфовал труп рядового Санчеса; по временам от него отделялись крупные, медленно уплотняющиеся капли крови и пускались в свободный полет.
Я запихал Элис в скорлупу, проверил запас дыхательной смеси, исправность генераторов, потом втиснулся в скафандр сам. На мое сложение создатели сего инженерного чуда не рассчитывали. Лунари — даже нормаформные — склонны вымахивать под два метра. Лопатки упирались в горб теплообменника, плечи сворачивались в трубочку.
Не стану рассказывать, как мы карабкались по сотрясающемуся каркасу наружных конструкций, добираясь до кольцевой балки, как лезли в капсулу, как меня подташнивало от ужаса при мысли, что стоит мне сорваться — и я несколько часов буду лететь вниз, чтобы моя скорлупа на три метра ушла в камень… Но молился я только об одном — чтобы станция не сошла с орбиты слишком рано. Если на Луну — или Землю — упаду я, хуже станет только мне самому. А вот если «Лагранж-2» ухнет в Атлантический океан… или прихлопнет Лулвабур… или хотя бы размажется по Синус Централис…