Наконец, из-за поворота показалась обширная лощина между ровными холмами куполов. Собственно, как раз дно ее и представляло собой изначальную поверхность Луны в этом месте, потому что между пузырями каменных покрышек скапливались отвалы вырубленной породы. Рядом со створами шлюзов возвышался навес для луноходов. Я загнал наш транспорт под рифленую крышу, с неудовольствием глянув на дырочки в ней, насверленные в художественном беспорядке кем-то из внешработников (любимая шутка — трагическим голосом долго рассказывать новичку, как пронзивший стальной лист метеорит угодил кому-то в скорлупу; я в первый раз купился). На самом деле за все двести лет, что навес стоял на этом месте, ни одного камушка в него так и не попало, да и вообще поставили его не на этот маловероятный случай, а чтобы техника не портилась под бешеным голым Солнцем, и от перепадов температуры за время долгих лунных дней.
Я выволок из багажника лунохода тяжелый ящик, и принялся один за другим извлекать из его теплоизолированного нутра снежно-белые кирпичи. Те дымились от прикосновения моих перчаток.
— Это что? — полюбопытствовала Элис. — Взрывчатка? Какая-то… странная.
— Глюксиликвит. — Я пожал плечами, не сообразив, что в скорлупе это незаметно. — Самая дешевая дрянь на Луне, ее тоннами используют для проходческих работ. Берут брусок сахара, — я смотал бруски по четыре проволокой (специальной, с колючками; внешработники ей пользуются вместо липкой ленты — оказалось проще, чем разрабатывать спецсоставы, сохраняющие клейкость при девяноста по Кельвину), упихав внутрь каждой связки по детонатору, — пропитывают жидким кислородом, и замораживают.
Сложней всего было укрепить взрывчатку на створках шлюза, так чтобы бруски не сползли, покуда я длинными шагами отбегаю под навес. Элис вдавила широкую, под неуклюжие перчатки скорлуп, клавишу радиодетонатора.
Беззвучная вспышка, рассеявшая на миг густые тени, и широко разлетающиеся обломки. В вакууме не бывает по-сензовому красивых взрывов. Даже гореть нечему — глюксиликвит превращается в газ мгновенно, и облако тут же рассеивается. Поэтому шестнадцати брусков взрывчатки едва хватило, чтобы проломить массивную, многослойную плиту.
Не сговариваясь, мы бросились туда из-под навеса, торопливо тащили чемоданы, баллоны, разматывая закутанный в три слоя изоляции многожильный кабель, протискивались между погнутых, разломанных створок, царапая яркую обшивку скорлуп. Я поморщился при мысли, что, даже если нам повезет, мне все же придется оплачивать ремонт шлюза — со своих скудных сбережений и пентовской зарплаты, потому что едва ли мне удастся провести эти расходы по статьям прожиточного минимума. (Это помимо того разорения, что я учинил при встрече с Кирой Деннен). Зато мы попали в Город, не задействуя радиоуправляемые затворы — единственную деталь шлюзовой автоматики, подключенную к глосу. То есть, как бы смешно это ни звучало, незаметно.
Внутренний створ, разумеется, был герметизирован — древнее реле среагировало на упавшее давление в шлюзе. Прислонившись горбом-баллоном к дверям, я сорвал пломбу с распылителя и торопливо принялся заливать мгновенно застывающим фторсиликоном зияющую дыру. Элис подкладывала каркасные плитки под струю, каким-то чудом ухитряясь не приклеиться к громоздящимся друг на друга желтоватым наплывам.
По правилам следовало выждать с полчаса, покуда пластик не застынет окончательно, но нас поджимало время, верней сказать, запасы кислорода. Путь на луноходе от куполов Лаланда занял дольше, чем мы рассчитывали — очередной обвал в Апеннинах засыпал дорогу, и без того проложенную кое-как, да вдобавок заброшенную с появлением баллистического транспорта. Я потыкал перчаткой наспех возведенный барьер — вроде держится — и решительно выдернул чеку из кислородной шашки.
Взвихрился синий пар, на миг тесную каморку заволокло туманом — температура и давление менялись так быстро, что кислород не успевал определиться, какое состояние ему принять: жидкость, газ, твердая пыль? — потом сработал датчик, вспыхнули индикаторы; я шлепнул ладонью по сенсорной панели, и внутренние створы медленно разошлись, открывая дорогу в Город.
Собственно, мы попали всего лишь в раздевалку — где хранились скорлупы, инструменты для вакуумных работ, УКВ-ретрансляторы и прочие принадлежности внешработников. Термометр на стене показывал, что в шлюзе стремительно теплеет; еще немного, и скафандры можно будет снять.
Элис размотала кабель до конца, присоединив к преобразователю — оптоволоконные шнуры на космическом холоде теряют гибкость, трескаются; приходится использовать особо изолированные электрические провода, с ядром из сплавов с пониженной температурой сверхпроводимости — и машинально повернулась ко мне, чтобы что-то спросить. Я приложил палец к тому месту на гладком забрале, где полагалось бы находиться губам, потом жестами показал — пока не снимем шлемы, молчим.
Последние цифры на экранчике термометра сменяли друг друга томительно-медленно, покуда я для надежности заливал силиконом дверные пазы. Мало ли что случится, а тяжелые створки способны перерубить кабель, связывавший нас со спутниковым ретранслятором на поверхности. Я уже не стал дожидаться, пока температура поднимется до стандартной, а отщелкнул шлем, когда индикатор показал «+17».
Зашипели герметики, и мне в ноздри ударил знакомый аромат — вездесущая зелень, множество цветов и металл, который тоже пахнет, как и кожа тысяч человеческих существ, населяющих купола единственного города на Луне. Но к этим, привычным, примешивались другие запахи — неопознаваемые, но явственные, и от них билась в истерике древняя, рептильная часть моего мозга. Я попытался убедить себя, что дело просто в морозе — стоило мне снять шлем, как немедля начали стынуть уши — но не удалось.
— Брр… холодина какая… — пробормотал я, чтобы разогнать вязкую тишину.
Элис с лязгом вогнала горб своей скорлупы в крепления и принялась выпутываться из рукавов.
— А почему нельзя было говорить в скафандре? — поинтересовалась она спокойно. Я позавидовал ее земной привычке к холодам — у меня зуб на зуб не попадал.
— В помещении передатчик выключается автоматически, и связь идет через лос, — объяснил я. — А это нам совсем не с руки. Мало ли какой джинн заинтересуется, откуда в пустой раздевалке идет трафик? Сейчас мы в мертвой зоне — камеры в раздевалке не установлены — но полностью отключиться от глоса невозможно.
Вдвоем мы быстро подключили к преобразователю тяжелый ящик компа, снабженный многополосным хабом. В последнем, впрочем, нужды не оказалось — оптонные шнуры надежнее, а в углу раздевалки притулился старенький терминал.
Я поправил сетку контакт-шлема, заменившего привычный мне инфор, проверяя, чтобы молектронные сенсоры не сдвинулись, запустил тест-программу. Зрение: четкая решетка пестрых линий перед глазами. Слух: раз, два, три. Осязание: беготня муравейных лапок по спине. Протянуть руку, покрутить виртуальные ручки. Идеальная подгонка — уикканцы постарались.
— Элис? — позвал я беззвучно.
— Я готова, — донесся оцифрованный голос через местный канал, напрямую в мой инфор из хаба, подключенного к ее мозговым аугментам.