— Рональд?
Пауза — покуда сигнал пройдет цепочкой преобразователей, потом — на стационарную орбиту, где висит над Эртсайдом ожерелье спутников связи, а оттуда — до куполов Ареты, и обратно…
— Линк установлен, — послышался суховатый, торопливый полушепот.
— Начинаем, — приказал я, и голос эхом отдался в слуховых центрах.
В реале ничего не случилось. Но мнимоизображение на моих сетчатках расцветилось мириадом символов. В игру вступил Рональд.
Не сам очеловеченный псевдоинтеллект, благополучно пребывавший в сплетении интелтронных сетей Ареты, а его копия, вмещенная в комп-чемодан. Разумеется, вычислительные мощности ящика нельзя было и сравнить с возможностями алиенистского лоса. Но копия могла передоверить решение сложных задач оригиналу, или воспользоваться независимыми от столичного глоса банками данных — и в то же время имела шанс отступить, если станет жарко, слившись с Рональдом-главным. Но это случится, только если мы потерпим поражение.
Шипя при каждом нечаянном касании покрывшегося инеем металла, Элис вытаскивала из чемодана полетное ложе — наверное, несмотря на всю изоляцию, тоже холодное. В реале предстояло действовать мне; мои спутники должны были прикрывать меня из вирт-пространства, физически оставаясь здесь, в раздевалке — просто чтобы не отвлекаться.
— Пошло прикрытие, — доложил Рональд. Для удобства он сменил матрицу голоса — настоящего Дж.Р. и в лучшие моменты тяжело было понять, а уж когда тот начинал волноваться… как сейчас…
Иконки по краю поля зрения поменялись. Да, если все пойдет нормально, то демоны слежения в радиусе тридцати метров от меня окажутся парализованы. Не стерты, а всего лишь подавлены, не в силах дать сигнал тревоги. Если нет…
Я молча стиснул плечо подруги и, торопливо развернувшись, шагнул в услужливо распахнувшиеся двери — в коридор, на выход из шлюзовой.
Туннель, в котором я очутился, соединял два служебных рега, ремонтный и воздухочистительный, но отводка от него завершалась на Седьмой линии — не самом шикарном городском проспекте, но достаточно многолюдном. Поэтому в коридоре стояли камеры. Я замер на секунду в дверях, глядя в ничем не прикрытый черный стеклянный глаз. Видимая мне одному пиктограмма пожелтела на миг, потом вернулась к прежнему, безмятежно-травянистому оттенку. Защита держалась.
Я прошагал вниз по коридору, уже не таясь, активировал мембрану. Лиловая пленка послушно собралась складками, открывая проход. Осторожно выглянув, я не обнаружил ни почетного караула, ни духового оркестра. Меня не ждали. Я вышел и, небрежно помахивая щегольской сумочкой (в которой прятались бластер, пара запасных обойм и еще кое-какие полезные мелочи), направился по Седьмой линии в сторону купола Скальдварк.
Город изменился за несколько дней моего отсутствия. Прохожих в коридорах стало меньше, а мусора — больше, точно городские системы не справлялись с нагрузкой. Тут и там попадались следы просачивания Глюколовни — скен-плакаты на стенах, торгующие неизвестно чем сумрачные личности с бит-приемниками, кисловатый запах порченой слэнпыли и зло отброшенные ингаляторы. Несколько раз я оторачивался, ловя в глазах встречных серебряные блики. Когда пентовка работала, центровые по улицам не разгуливали…
Я обратил внимание, что у всех встречных были опущены козырьки инфоров. Не у большинства, а у всех, даже у тех, кто инфоров отродясь не носил — полных, опустившихся делинков — что-то такое болталось на висках. Сначала не понял, почему. Только когда здоровая бабища в белой евангелистской хламиде попыталась меня стоптать — догадался. Дэвро ввел-таки вожделенный полный контроль. По его приказу видеотекторные подпрограммы глоса могли организованно отфильтровать любой реальный сигнал. Одно это могло подавить любой мятеж — что проку бунтовать, когда твоих потуг в буквальном смысле никто не увидит? Даже поносная надпись на стене останется нестертой, потому что стереть ее можно, только узрев — а смотреть на подрывные высказывания запрещает виртуальный цензор. Прикрывавший меня Рональд переподчинил фильтрующие алгоритмы нижнего уровня себе, и меня тоже переставали видеть все, попадавшие в «мертвую зону» щита ирреальности. Пожалуй, оно и к лучшему, иначе мое инкогнито было бы раскрыто самое малое трижды, прежде чем я добрался до цели — столько раз мне навстречу проходили знакомые, не замечая.
И еще что-то тревожило меня в поведении мрачных, осунувшихся лунарей.
— Покажи мне коридор их глазами, — неслышно попросил я Рональда.
Мир изменился мало — исчез куда-то мусор, наверное, неконструктивно было думать, будто при новой власти бывают неубранные пакеты, стерлись немногочисленные, поблекшие постеры с революционными лозунгами. Но каждого прохожего, словно печать, метила цветная полоска.
— Индекс лояльности, — пояснил Рональд, уловив движение моих глазных яблок.
Я беззвучно присвистнул. Это же какие мощности следовало задействовать, чтобы фиксировать каждую мысль человека? А индекс явно менялся в реальном времени — вот кто-то покосился зло на шагающего мимо карела с голубой тату-быстровкой на бицепсе, и сразу полоска сменила оттенок с лимонного на насыщенно-желтый. От меченых шарахались, чтобы не подхватить заразу.
Бормотали на пределе слышимости голоса, вызывая острое желание обернуться, но это были лишь обезвреженные подпороговые команды-сублимки.
Мимо пробежали две девчонки лет двенадцати — облепленные, как это водится у молодых, мушками так, что кожи не видно; расширенные зрачки, громкий смех — только подивиться оставалось, как они ориентируются в переплавленной галлюциногенами реальности. Индексные черточки у них были еще короче шортиков, и такого же рубинового тона. Карел замер, прислушиваясь, потом механически вырубил обеих карманным блиссером и принялся скребком обдирать пестрые пластиковые ляпки с девичьих щечек. Все логично — Дэвро особенно упирал на «повышение продуктивности» и «социальную реабилитацию психотропных аддиктов» — я всего два часа выслушивал собрание его речей, а безумная риторика голубца уже свила гнездо где-то в моих извилинах! — а настоящих наркультуристов раскулачивать у кооптированных карелов кишка тонка. Я не выдержал и свернул групарю шею. Иллюзия скрыла тело, но прохожих ничуть не взволновало исчезновение карела. Наоборот, все, как по команде, отвели глаза, потому что у запоздавших индекс лояльности существенно понизился. Все, кроме одной женщины. Она стояла у стены, и не отводила глаз от трупа, которого — я знал — она не могла видеть. Потом, не обращая внимания на неуклонно ползущий вниз, наливающийся кровью индикатор лояльности, подняла козырек. Увидела. Посмотрела на меня. Потом ее скрутила подчиняющая репрограмма. Я двинулся дальше.
На бордюре глиссады, сворачивавшей с Седьмой линии в купол Рейнгард, сидел резаный гнат и пел, аккомпанируя себе на кинтаре. Монотонные пронзительные звуки царапали мозг. Какой-то мужчина, с трудом волочивший отключенную куклу, отложил голое женское тело, подошел к гнату и одним ударом разбил инструмент, но песня продолжалась; ядовитое хихиканье гната смешивалось с мерзким стеклянным звоном. Я прошел мимо, не дожидаясь, пока драка разгорится всерьез — несколько человек уже приближались к кукле, видимо, намереваясь ее присвоить. Не время разыгрывать Дон-Кихота.