Дракон был повержен. Оставалось подсчитывать потери.
Душная промоина казалась бесконечной.
Для Дмитрия Мушкетова мир сузился до тесной щели, пропахшей гниющим деревом. Потянуться, нашарить опору ногой, медленно, беззвучно перетащить тело еще на полшага вперед, замереть, прислушиваясь, и снова потянуться… Геолог не мог бы сказать, сколько раз ему пришлось повторить этот набор действий. Поначалу он пытался отвлечься, рассчитывая в уме – сколько именно. Потом сбился, утонув в нулях, и начал снова. В конце концов им овладели безмыслие и безразличие. В первый раз в жизни молодой ученый ощутил себя не то монахом в пустыне, не то индийским йогом-аскетом. Монотонное, мучительное продвижение сквозь узкий туннель, где некуда свернуть, негде вздохнуть, где единственная возможность изменить свое положение – это продолжать ползти, а единственная альтернатива – лечь и умереть от усталости и жажды, заставляло рассудок истаять, порождая странное ощущение близости чего-то сверхъестественного, очень важного, словно ладонь ангела легла на затылок, вымораживая мысли.
Прояснение пришло внезапно – когда опора ушла из-под рук и геолог вывалился кубарем из расширившейся промоины на дно неглубокой лощины. Может быть, скорей следовало сказать – оврага: почву слагали облизанные текучей водой обломки туфа, под ними проглядывал голый риолит. Должно быть, во время дождей вода стекала в океан посредством этой природной канализации, не разрушая своими потоками жесткого, но нестойкого покрова из мхов и стланика, заменявшего мезозойской саванне траву.
Мотая головой, Мушкетов отполз на карачках в сторону. Минуту спустя к нему присоединилась Тала – такая же измученная, грязная и совершенно потерявшая направление.
Сил выбираться из оврага не было, а если бы и нашлись, на крутом склоне геолог бы скорей свернул себе шею. Дмитрий привалился спиной к холодному камню и замер, усилием воли подавляя спазмы мышц, все порывавшихся ползти вперед. Что-то мешало, не давало устроиться удобно: ружье. Странно, но в туннеле оно совершенно не цеплялось за стены. Или он просто забыл об этом? Геолог переложил «трехлинейку» на колени и снова замер, подобно ящеру, уставившись на невидимое солнце.
Что-то прошуршало над головой. Тала вскинулась, дернув Мушкетова за рукав. Ученый с неохотой открыл глаза: послужить пищей местным хищникам сейчас казалось ему менее утомительным, нежели отбиваться. Но сквозь редкий полог плетистого гнетовника лезла, шевеля лапками, зверушка вроде крысы, с мерзким выражением на узкой белесой морде.
Тварь уже совсем было протиснулась между жесткими стеблями, когда зубастый клюв вцепился ей в жирное гузно. Крыса пискнула коротко, скрываясь за лиственным тюлем. Потом в щель просунулась черная взъерошенная голова «петуха». Ящероптица моргнула зелеными умными глазами, глядя прямо в лицо обмякшему от ужаса геологу, и скрылась, унося с собой добычу.
– Надо идти, – проговорила Тала, глядя ей вслед. – Закат скоро.
Мушкетов осознал, что ухитрился потерять часы, просочившиеся сквозь внутренний карман и шинель, вместе с цепочкой. Но и так было понятно, что близился вечер, время «черных петухов», когда над равнинами Земли Толля безраздельно властвуют неведомые, злобные твари.
Выбраться из оврага оказалось нелегко. Поспорив немного, путники решили не штурмовать нависающий склон, а спуститься вдоль промоины к морю – лишняя верста-другая для бешеной собаки, как ведомо, не крюк, а где они находились по отношению к лагерю, и так было не очень понятно. Однако овраг все не кончался, стены его оставались все так же круты, и Мушкетов уже начал подумывать, что таким манером можно добрести до самого океана, когда промоина, упершись в выступ особенно прочного риолита, резко свернула, расширяясь.
Дождевая вода за годы выточила в мягких тефрах чашу с пологими краями, наклоненную и расколотую в направлении моря. Над чашей склонялись тонкой иглистой хвоей псевдолиственницы. Сквозь их ветви проглядывало бело-желтое закатное небо. За зиму в чаше накопилось изрядно мусора, не смытого даже недавней бурей с ливнем: то есть там, докуда дотянулся бешеный поток, не осталось ни веточки, зато выше листья и сучки громоздились холмами. Самый высокий венчала черная плоская макушка.
– Ну вот, – с преувеличенной бодростью проговорил геолог, – отсюда уже можно вскарабкаться наверх. Там осмотримся, и…
Черная груда мусора подняла голову и окинула пришельцев подозрительным взглядом. Из глотки «петуха» вырвался предупреждающий писк.
– Ч-черт! – Мушкетов попытался красиво стряхнуть с плеча винтовку и чуть не запутался в ремне.
Тала оказалась быстрее. Шагнув вперед, филиппинка чуть набычилась и зашипела. Тварь засвистела в ответ, не двигаясь с места.
Геологу удалось наконец приладить «трехлинейку» к плечу.
– Не стрелять, – уголком рта процедила Тала. – Тихо. Боком. Идем мимо.
Мушкетов послушно сделал шаг вбок. «Черный петух» провожал его пристальным, опасливым взором. Круглые глаза цвета оливина не моргали. Еще шаг. Еще.
И тут с края чаши-промоины ссыпалась, раскинув крылья, вторая тварь. А за ней – третья, сжимавшая в пасти дохлую крысу.
Филиппинка яростно заскрипела – ученый не поверил бы, что человеческие голосовые связки способны на такой подвиг. Та ящероптица, что держалась впереди, дернулась было, намечая бросок, но нападать не стала. Вблизи несколько отошедший от ужаса геолог мог видеть, что звери не так уж велики – с крупную собаку, хотя оперение и длинный хвост скрадывали их настоящие габариты. Если Злобин сумел устоять перед куда более страшным хищником – стимфалидой, то неподготовленный человек мог, наверное, выдержать нападение «петуха». Одного. Но три хищника, скорей всего, растерзали бы жертву.
– Я стреляю? – неуверенно спросил Мушкетов.
Винтовка оказалась очень тяжелой, и ствол водило из стороны в сторону чем дальше, тем размашистей.
– Нет! – прошептала Тала, не оборачиваясь. Звери наступали, агрессивно поклевывая воздух и пересвистываясь, людям оставалось только сдвигаться вдоль сухого русла, минуя загадочную гору мусора, на которой так и восседал языческим зверобожком первый «петух», лишь изредка расправляя когтистые крылья. – Могут броситься. От страха. Не пугай.
Геолог покосился вниз, на жуткие когти чешуйчатых лап. Природные кинжалы не касались земли при ходьбе – наверное, чтобы не затупиться.
Пока один «петух» бдительно следил за пришельцами, другой отступил к мусорной куче. Крыса шлепнулась на землю. Тот зверь, что сидел на вершине кучи, приподнялся немного, чтобы перехватить добычу.
– Гнездо. – Геолог даже не заметил, что произнес это вслух. – Она высиживает яйца.
– Он, – поправила Тала. – Петух стережет яйца. Куры приносят еду. Сторожат.
Мушкетову такой расклад показался противоестественным, но он сообразил, что в этом есть свой смысл: яйца были огромны для столь некрупного существа, и в ямке на вершине мусорной кучи их лежало с пару дюжин. Одна самка надорвалась бы, откладывая такую прорву. Говорят, что у страусов тоже на гнезде сидит отец семейства, пока эмансипированные дамы гуляют…