— Но у тебя же.., ты же на фишку в казино последние…
— С тех пор я сильно приумножил свое благосостояние, — холодно ответил Свиридов, — думаю, что Архип не будет в большой обиде за этот безвременный кредит без права возмещения.
Илья подпрыгнул на одной ножке и завопил на весь ларек паршивым фальцетом старого страдающего геморроем кастрата:
— Так ты их скоммуниздил у этого лысого болвана? Че, и эту толстенную пачку баксов?..
Пожилая продавщица посмотрела на него с явным неодобрением, а Наташа, обнаружив в голосовых связках своего приятеля такую богатую звуковую гамму, произнесла:
— Какой экспансивный мальчик.
* * *
На радостях Илья закупил половину мини-маркета, а обретший кредитоспособность брат всячески потворствовал ему в этом, решив, что бедняга достаточно натерпелся сегодня, чтобы еще и сетовать на скупость своего старшего родственника.
Правда, нельзя сказать, что покупки пошли впрок младшему, потому что на протяжении всего пути Илюха заливал глотку пивом, увлеченно заедая его бананами и синхронно запихивая их в рот Наташе. Та сначала слабо верещала, а потом смирилась и только периодически напоминала ему снимать с бананов шкурку.
В результате это привело к тому, что по приезде на квартиру Свиридовых Илья стал малотранспортабелен и то и дело нежно припадал к земле и ее рукотворным заменителям, будь то бетон лестничного пролета или линолеум прихожей.
— Брррратаны прррришли!., брррратаны прррришли! — хрипло заорал раскачивающийся на люстре попугай с созвучным именем Брателло.
Наименорание это проистекало из особенностей словарного запаса попугая. Надо признать, что этот запас был довольно обширен и включал в себя не меньше трех сотен слов сходного мелкоуголовного окраса. Проще говоря, лексикон замечательной птицы сводился к искусно поставленному «базару по понятиям», без сомнения, заинтересовавшему бы любого изучающего жаргонизмы лингвиста.
— Пррродай герррру!., прррродай геррррру! — трещала птица, под «герой» разумея явно не попугая по кличке Гера, а расхожее наименование удручающе популярного героина.
— Твоя работа? — поморщился Влад, ткнув пальцем в попугая.
— Мо-я-я-я, — ответил брат с претензией на чистое верхненемецкое произношение и меланхолично повалился лицом в пуфик, стоявший в углу прихожей. Тот истерически завизжал, заскрежетал, но натиск Ильи выдержал.
Зато этого не вынес сам Илья и благополучно вырубился. Через пять минут звучный храп перенесенного на диван страдальца возвестил о наладившейся жизнедеятельности организма.
* * *
— Мне с ним интересно, — через полчаса говорила Владу Наташа, сидя с ним на кухне и непринужденно распивая бутылку довольно неплохого вина, среди всего прочего приобретенного Ильей, — очень интересно, забавно, я бы даже сказала, но только.., я не знаю.., замуж за него или наподобие такого я никогда бы не вышла. Он очень несерьезный. — Последнюю фразу девушка произнесла твердо, хоть и с некоторым усилием проговаривая каждое слово.
— Это у нас семейное.
— Я бы не сказала. Вот вы, Володя… можно, я буду называть вас так.., вы совсем другой.
— Это потому что я старше и… — Он покачал головой и договорил, насмешливо улыбаясь:
— Были другие обстоятельства.
А так… — Он махнул рукой и пристально вгляделся в свой наполовину полный бокал. — Так я такой же, как и он.
— Вы служили в спецназе?
Он отвел глаза от рубиновой жидкости за запотевшим от холода стеклом и глянул в невинно улыбающиеся глаза Наташи.
— Что, похоже?.. — вопросом на вопрос ответил он. — Похоже?
— Давайте лучше еще выпьем, — вдруг сказала она и села ближе, — протяну в ему свой бокал, чтобы он снова наполнил его, — простите, что я спросила.
— Ты подумала, что мне неприятно?
— Это ты подумал, что тебе неприятно, — просто сказала она, приняв его незамысловатый переход на «ты». — А я только увидела это.
Неужели на его лице еще что-то можно читать, подумал Свиридов? Это радует, потому что иногда он ловил себя на ощущении, что душа его находится отныне в телесной оболочке древнеегипетской мумии, только вместо истлевших серых бинтов бьется живая плоть, но она жива скорее номинально. В сущности же она столь же мертва, как изъеденные временем бинты, и только нелепым усилием по-прежнему сильной воли одушевляется сознанием и чувством, но каким! — горькой маской уставшего от собственного сарказма шута. Как там это сказано у Лермонтова — «облитый горечью и злостью». Чайльд Гарольд недобитый!
Он снова поймал себя на мысли, что моделирует в сознании свое изображение, как в полузадернутом прозрачной тьмой зеркале. И читает там каждую черточку, пропитанную лживой и глубоко трагичной игрой.
Душа фигляра.., или великого актера, по какому-то немыслимому завихрению судьбы вложенная в тело воина.
Паяц, циник, Робин Гуд, которого дьявольской насмешкой его величества Времени занесло в изломанную, горькую и, наверное, чужую эпоху.
— А ты очень интересный человек, Володя, — после некоторой паузы произнесла Наташа, глядя на сыгранное им до смешного трагическое — определенно пьяное — лицо.
— А я и сам таких не видел, — Откликнулся он, — это прямо как в байке про трех поэтов. Слышала?
Она качнула головой, отпила глоток вина и вопросительно посмотрела на него.
— Однажды встретились три поэта, — немного нараспев начал Влад, — Клюев… был такой… Маяковский и третий — Велимир Хлебников.
— А, в школе проходили, — отозвалась Наташа.
— Ну вот, встретились и начали наводить понты, кто из них гениальнее.
— Понту-уешь, лахудрррра! — обрадованно гаркнул попугай, услышав в речи хозяина знакомое слово.
— Клюев сказал: да таких, как я, в стране человек пять, может, наберется. Маяковский тут горделиво распрямился и заявил: а такой, как я, только один на всю Россию.
Хлебников отошел в сторонку, а потом задумчиво так и говорит: а таких, как я, вообще нет.
* * *
…Велимир Хлебников, бесспорно, был выдающимся, быть может, даже гениальным поэтом, а Владимир Свиридов на гениальность определенно пока не тянул, но порой у него было не меньше оснований сказать про себя, что таких, как он, вообще не существует в природе.
Он плохо помнил свое блеклое, смазанное бесчисленными переездами с места на место детство. Отец, Антон Сергеевич Свиридов, был кадровым военным, дослужившимся до полковника воздушно-десантных войск. Единственной чертой, которую Владимир прекрасно помнил в отце, человеке достаточно ограниченном и грубоватом, как и подавляющее большинство военных, было его неумеренное, прямо-таки чудовищное упрямство, которое даже сложно поименовать по устоявшейся языковой традиции ослиным. Потому что самый упрямый и несговорчивый осел на фоне свиридовского родителя показался бы воплощенной кротостью и послушностью. Разве только стадо этих животных в своей совокупности могло достойно конкурировать с нашим заслуженным воякой.