Улицы не по-нашенски чисто выметены, урны у каждого столба, там-сям видны детские площадки, довольно много домов строится, попадаются бассейны, кинотеатры, кафе. Кстати, и церковь тоже имелась, которую тянуло поименовать на сельский лад церквой, – небольшая, ладная, окруженная ухоженным садиком...
Карташу припомнилась публикация в некоей шантарской газетке, которую он листал со скуки во время своего дежурства по ИТУ, заглянув в красный уголок при казарме срочников. Статья была посвящена преступности, а в качестве положительного примера борьбы с таковой приводился город Нижнекарск. (Не случайно статья была опубликована в местной газете. Оно и понятно. Центральным СМИ не было никакого дела не то что до заштатного городишки, в общем-то, им не было дела и до миллионного Шантарска. О провинциальных городах столичные СМИ вспоминали лишь когда случалось что-нибудь эдакое, сенсационное, самолет там разобьется, на жизнь губернатора кто-то покусится или Шантара по весне разольется, затопив пригороды. Чего уж там говорить про какой-то Нижнекарск!) И еще по тому же поводу Карташ припомнил разговоры в пармском Салуне. В кафе «Огонек» тоже поминали Нижнекарск, когда речь заходила о борьбе с преступностью – а такие речи заходили нередко, все-таки непосредственная близость зоны и поселковый контингент навевали соответствующие темы. «Чего там голову ломать, как ее победить, вон, в алюминиевом городе победили, потому как захотели», – эта фраза постоянно вспыхивала в любом разговоре о Нижнекарске.
Да, в городе алюминиевого короля Зубкова преступность если не напрочь отстутствовала, то была, по новомодному журналистскому выражению, минимизирована. В Нижнекарске криминал встречался, как правило, исключительно бытовой, а раскрываемость преступлений имела огромный, прямо-таки заоблачно высокий для России, да и не только для России, процент, без какой-то малости стопроцентной была та раскрываемость. И секрет сего феномена прост.
Конечно, в городе наличествовали официальные силы правопорядка, сиречь милиция. Но наличествовали исключительно для вывески. Реальную же охрану городского порядка осуществляла так называемая народная дружина. Создал ее Зубков, а возглавлял (про то, разумеется, в Парме, переполненной слухами про воровской мир, знали наверняка) некий Уксус, авторитет сибирского значения. «У меня воровать не позволю. Хочешь воровать – поезжай в Москву или Шантарск», – сие бессмертное изречение молва приписывает лично Зубкову. И если припомнить недавнее общение Карташа с олигархом, тат запросто мог отмочить и не такое. Вот эти самые Уксус и его, так сказать, народная дружина баловать в Нижнекарске и не позволяли. Методы их, конечно, были далеки от понятий «гуманистические ценности» и «права человека», зато архидейственны – по другим понятиям. Своих, кто нарушал установленные заповеди, наказывали нещадно. Гастролеры же, зная, что к чему, в Нижнекарск и носа не совали. А если кого и заносило, то этот «кто-то» в небольшом городке сразу же попадал под колпак, и ежели что случалось... В общем, завидовать участи этих залетных молодцов не приходится.
Местные жители в своем правителе души не чаяли – даже несмотря на его жесткость (Карташ припомнил все ту же статью, где описывалось, что с алюминиевого комбината моментально выгоняют за нарушение производственного режима: за пьянку, прогулы и даже за пятиминутное опоздание). Зато и получали у него прилично. Вдобавок город оброс множеством мелких прикладных фабрик вроде молокозавода, колбасного производства, водочного заводика, имелся даже цех по изготовлению всяческих сувениров. Вблизи Нижнекарска, как грибы, вырастали фермерские хозяйства, которым Зубков тоже покровительствовал. В общем, Зубков правил откровенно по-сталински, но народу это нравилось. Глядя из окна автомобиля, Карташ убеждался, что живут здесь, по крайней мере, не бедно.
Например, за время их кружения по городу попалась всего одна отечественная лайба серии «жигуль», а так ездили и стояли возле домов главным образом авто импортные и, главным образом, японского розлива.
– Ну что, москвич, – отвлек Алексея от наблюдений Поп. – Хотел бы здесь поселиться?
– Надо подумать, – ответил Карташ.
«Брожу по миру, собираю кликухи, – вдруг пришло в голову Карташу. – В Туркмении удостоился погоняла Яланчи, теперь стал Москвичем. Так и представляться теперь стану: „Я, Леха-Москвич-Яланчи, понял, бля!?“ О темпоре, о морес...»
Пятнадцатое сентября 200* года, 20.29.
Тем временем кортеж выехал на окраину Нижнекарска, свернул к одиноко стоящему особнячку, окруженному кованой чугунной оградой. Автомобили проехали под воротами со скромной вывеской «Приют олигарха», описали круг по двору, в центре которого вздымалась метров на десять деревянная горка для увеселительных спусков подвыпивших гостей, и остановились возле высокого, украшенного резьбой крыльца. Хоть это заведение и являлось рестораном, но почему-то Карташ был уверен, что с его общедоступностью дела обстоят неважнецки. Скорее всего, используется оно исключительно под клуб сильных града сего, и гражданам с улицы, даже если у тех и шуршат в кармане подходящие деньжата, попасть внутрь проблематично.
Подведенные каждый от своей машины пленники вновь сошлись на крыльце.
Далее их провели через просторный, весь в зеркалах, холл, сопроводили вверх по лестнице с бордовой ковровой дорожкой по центру, навевающей мысли о дворцах бракосочетания. На втором этаже их встречал представительный седовласый господин в смокинге и при бабочке, похожий на отставного культуриста. Он распахнул перед гостями толстые двери, сработанные из кедра (которые, в случае чего, не приходится сомневаться, выдержат и крупнокалиберный пулеметный огонь), – и гости вошли в зал.
М-да, гражданин олигарх место своего обеденного отдыха обставил от души и от всех щедрот, как говорится – не оглядываясь и не прислушиваясь. Стены были отделаны темными дубовыми панелями, кое-где на них висело оружие, причем самых разнообразных народов и эпох (Карташ разглядел японскую катану и прямой русский меч, алебарды, кистени, мушкеты и дуэльные пистолеты), хотя предпочтение все же отдавалось оружию холодному. А в дальнем углу зала, в нише, застыл, опираясь на полосатое турнирное копье, собранный из доспехов рыцарь, словно позаимствованный из старой доброй советской комедии «Иван Васильевич меняет профессию». Плотные толстые шторы на окнах были задернуты, зал освещали электрические светильники, стилизованные под факелы. Центр же зала занимал огромный круглый стол. Разумеется, ломящийся от всяческих яств и напитков, кои были сосредоточенно поглощаемы десятком едоков и пивунов. Никто не был ни в смокинге, ни во фраке, ни в прочих буржуазных пережитках моды, в каковых надлежит присутствовать на приеме у самодержца. Кто изволил явиться в простом костюмчике и дешевом галстуке, кто в джинсах и рубахе навыпуск, и, хотя попадались и особи в «тройках», приобретенных явно не в магазинах типа «Мужская одежда», спортивный стиль гостей-пленников особого диссонанса в картину не вносил.