– В такие дни я всегда сожалею, что не родился на свет художником! – глубокомысленно заявил я Марине, когда мы, затормозив на Петровском бульваре, вышли из машины.
Действительно, окружающий мир просто просился на полотно: чистая синева неба, красно-желтые кроны деревьев, золотой купол церкви с ослепительным бликом и тонкая фигурка Марины в синем плаще, которой ветер придавал несколько печальные, тревожные очертания, – все это, по моему мнению, было очень живописно.
То же самое, видимо, пришло в голову и парню, который примостился с подрамником на краю тротуара. Как полагается художнику, он был очень лохмат и глядел сосредоточенно и пронзительно. На нем было длинное черное пальто и красный шарф, небрежно обмотанный вокруг шеи.
На его холсте уже присутствовали и небо, и деревья, и сверкающий купол – не было только нас. Впрочем, это было неудивительно, потому что мы только что появились. Но и все остальное на холсте мне не очень понравилось – пейзаж казался слишком бледным и плоским.
– По-моему, не похоже, – миролюбиво заметил я, заглядывая художнику через плечо.
Прежде чем ответить, он посмотрел не на меня, а на хрустящую листву, которую у нас под ногами перекатывал ветер, а потом спросил довольно презрительным тоном:
– На что не похоже?
– Ну вообще… – сказал я. – Попробуйте нарисовать нас – может быть, пейзаж будет чуть поживее?
Лохматый художник посмотрел на меня так, будто я предложил ему заняться покраской заборов. Марина смущенно рассмеялась и потянула меня за рукав.
– Не собираешься ли ты позировать? – спросила она. – Мы и так уже опаздываем.
– Художники обладают фотографической памятью, – авторитетно заявил я. – Поэтому нам не обязательно здесь присутствовать…
– Да уж, – пробормотал лохматый, нервно накладывая мазок на полотно. – Совсем не обязательно…
Я скептически хмыкнул и взял Марину под руку. Мы отошли уже довольно далеко, когда художник вдогонку нам крикнул:
– Девушку я, пожалуй, напишу!
В голосе его звучало злорадство, адресованное персонально мне.
Мы вошли в маленький двор, обнесенный чугунной оградой. Короткая заасфальтированная дорожка вела к двухэтажному каменному дому на два подъезда. Дорожку окружал порыжевший газон с художественно постриженными кустами. Это был настоящий оазис – островок тишины и покоя в самом центре Москвы.
Мы поднялись по каменным ступеням и остановились перед дверью первого подъезда. Глухая массивная дверь была украшена не слишком броской медной табличкой с надписью: «Заболоцкий Анатолий Александрович. Врач-косметолог. Прием по будним дням с 10 до 12 часов».
Поскольку день был воскресный и полдень был уже позади, во взгляде Марины появилась неуверенность. Я небрежно нажал на кнопку звонка и напомнил ей, что мы все-таки не простые посетители, а по рекомендации.
– Борис Иосифович договаривался именно на воскресенье, на час дня, – сказал я. – Не думаю, чтобы он мог что-нибудь перепутать.
Мой начальник – Борис Иосифович Штейнберг – действительно никогда и ни в чем не ошибался. И если он рекомендовал лучшего косметолога, то можно было не сомневаться, что косметолог действительно лучший.
Но я тоже чувствовал себя не совсем в своей тарелке. Состоятельные частнопрактикующие врачи с медными и бронзовыми именными табличками всегда были для меня загадкой. Я осознавал, что мне как врачу никогда не достичь таких высот, и эта мысль слегка угнетала.
– И все-таки я очень волнуюсь, Володя! – призналась Марина, жалобно глядя на меня. – Может быть, зря я все это затеяла?
Это уже был философский вопрос, и, пока я раздумывал над ответом, дверь неожиданно открылась. Почему-то я ожидал увидеть перед собой кого-то вроде швейцара или гувернантки, а появление на пороге представительного мужчины в твидовом пиджаке, с некоторой замедленностью и барственностью в движениях слегка полноватой фигуры слегка смутило меня. Несомненно, это был сам хозяин.
– Здравствуйте! Анатолий Александрович, если я не ошибаюсь? – спросил я.
– Вы не ошибаетесь. Здравствуйте, – кивнул хозяин.
У него были каштановые, с проседью волосы, зачесанные назад, высокий лоб, мясистый подбородок и строгие, внимательные глаза. Подобные глаза мне приходится видеть постоянно – так смотрят люди, вынужденные ежедневно ставить диагноз, взгляд этот не меняется уже почти никогда.
– А вы, как я понимаю, от Бориса Иосифовича? – продолжал хозяин. – Прошу заходить.
Он посторонился, давая нам дорогу. Мы оказались в просторной прихожей, выложенной мраморной плиткой. Сквозь плотные белые шторы на окнах сочился приглушенный свет. Слева находилась вешалка десятка на два крючков, предназначенная, видимо, только для посетителей, так как никакой одежды на ней в этот момент не наблюдалось. Мы сделали шаг по направлению к вешалке, но хозяин движением руки остановил нас.
– Не волнуйтесь, – сказал он. – Сегодня наплыва нет. Будьте как дома…
Мне показалось, что это хороший знак. Однако Марина волновалась по-прежнему. Поднявшись по трем мраморным ступеням, мы вошли в холл с высоким потолком. Справа уходила наверх витая лестница. Слева белела дверь с бронзовыми ручками. Сквозь высокое окно на пол, застеленный ковром, падал солнечный свет. По обе стороны окна стояли удобные диваны и большие напольные вазы с неживыми, но очень искусно сделанными цветами.
Анатолий Александрович, не задерживаясь, направился к белой двустворчатой двери и ввел нас в кабинет, служивший, очевидно, приемной. Непосредственно осмотр и лечение осуществлялись, скорее всего, за соседней дверью с непрозрачным стеклом. Мы сняли плащи и уселись в огромные мягкие кресла из коричневой кожи, в которых почти полностью утонули. Заболоцкий занял место за письменным столом и весьма внушительно посмотрел на нас сверху вниз. По лицу Марины я понял, что бодрости у нее не прибавилось.
– Как поживает Борис Иосифович? – осведомился Заболоцкий.
– По-моему, неплохо, – ответил я.
Девяносто процентов жизни Бориса Иосифовича – это тайна за семью печатями, во всяком случае, для меня. Но, думаю, Заболоцкий ждал от меня именно такого ответа.
Он кивнул и деловито спросил:
– И что же вас привело ко мне, молодые люди? Кстати, кто из вас потенциальный пациент? Простите, что не называю вас по имени-отчеству…
Мы представились, и Марина, немного запинаясь от волнения, изложила суть своей проблемы. Заболоцкий окинул ее фигуру внимательным взглядом, видимо, определяя, насколько заметны дефекты внешне. Но на Марине сегодня было вязаное зеленое платье с высоким воротом и длинными рукавами, скрывавшее шею и руки весьма надежно.