Двое других, прикрывавших генерала, сделали то, что и должны были сделать в такой ситуации: не разобравшись, они сбили его с ног и прикрыли собой. Все правильно – это и есть первое, что должен сделать личный охранник: прикрыть собой охраняемого, а потом и разбираться, что происходит. Один из них почти пришел в себя, в руке у него был короткоствольный «инграм», смертельно опасное оружие в этом переулке, где что ни пуля – то в цель. Он видел еще плохо – но частично пришел уже в себя и целился по звуку выстрелов. Прыгнув в сторону, к стене, я выстрелил и в него, первым выстрелом попав в руку, вторым – в грудь.
А вот дальше будут проблемы. Третий и последний лежал на генерале – или это генерал лежал на нем, и не было понятно, кто есть кто, и кого надо убить, а кого – обязательно оставить в живых для долгого и основательного разговора. Подскочив, я ударил его ногой, пытаясь перевернуть. Чтобы увидеть лицо, он перевернулся – и в этот момент что-то выпало у него из руки, покатилось по грязи – маленький черный мячик, сконцентрированная смерть.
Ах ты…
– Куше-вуа! [74] – заорал я изо всех сил и пнул по гранате, отбрасывая ее в сторону лестницы, и сам падая на генерала, чтобы прикрыть его от возможных осколков, если выбить гранату вниз не удастся. Промелькнула еще мысль, что снизу должен идти Патрис, и сейчас он должен быть как раз где-то у лестницы. И если он не поймет уставную команду и не выполнит то, что я крикнул – хотя команды вбиваются на уровне подкорки, как у дрессированных собак, – то Патрису хана. И если граната доскачет до конца лестницы и только потом взорвется – то Патрису тоже хана. А потом хана и мне, потому что мне придется объясняться с разъяренными парашютистами первого парашютно-десантного полка Иностранного легиона, которые только что вышли из боя. И ни один из них не поверит, что подозрительный русский хотел как лучше – а не завел их в засаду на узких улочках проклятой Касбы, а потом не убил одного из их боевых товарищей. Что-что – а парашютисты Иностранного легиона последние люди, перед которыми я бы хотел оправдываться за пролитую в операции кровь.
Долбануло – граната хлопнула на лестнице, как конфетти, а через долю секунды мне прилетел такой удар в голову, от которого искры из глаз посыпались. Второй удар я отбил, третий нет, успел вскочить одновременно со своим врагом – и почувствовал, что потерял пистолет, выпустил его из рук. А враг стоял напротив меня – молодой, лет тридцати, гибкий, тренированный, и я видел, что мне с ним не справиться…
Генерал, сбитый с ног своими телохранителями и теперь получивший свободу, зашевелился на грязной мостовой Касбы, его рука первым делом полезла в карман…
Автоматная очередь у меня из-за спины прошила грудь третьего и последнего телохранителя, он весь как-то осунулся разом – только тот, кто видел, как в двух шагах от него умирает только что стоявший и готовившийся атаковать тебя человек, поймет, как это бывает. Он именно осунулся – а потом стал падать, разом, не пытаясь удержать себя в вертикальном положении, сгруппироваться и облегчить удар об землю. Я ударил его в грудь – и он изменил вектор падения, тяжело всем телом рухнув на генерала, который уже выхватил из кармана пистолет и теперь пытался целиться…
Убитый упал на генерала, лишив его возможности сопротивляться, я навалился сверху. Обернулся – еще не хватало, чтобы меня приняли за «того самого ублюдка», как говорят североамериканские копы.
– C’est moi! [75] – крикнул я.
– Voir!
Совершенно немыслимым прыжком, через несколько ступенек, на площадку запрыгнул Патрис, встрепанный и всклокоченный, но живой. В руке у него был GIAT PDW – страшное оружие ближнего боя, разработанный французами. Компоновка «инграма», но с передней рукоятью, патрон от «маузера», но не 7,62 и не девять миллиметров – а специальный автоматный пять и семь с вольфрамовым сердечником. Под него был разработан еще пистолет – в Европе его называли «убийца полицейских», потому что он прошивал стандартный полицейский бронежилет, и легкий пулемет с магазином на двести патронов. Я сам стрелял из него и видел, как один из парашютистов написал на стене пулями свое имя. Французы во многих вещах отличались экстремизмом, в том числе и в разработке оружия.
– Цел?
– Да! Какого хрена ты гранату бросил?!
Объяснять было некогда.
– Это не я! Это они!
– Взял?!
– Да!
– Надо валить! Штурмовики попали в засаду! Там банда, человек сорок!
Только сейчас я сообразил – загонщики до сих пор ведут бой. Жестокий – судя по почти непрекращающимся взрывам.
– Бери его, и валим!
То ли Патрис ошалел от моей наглости, то ли мой поставленный командный голос и французский с детства сыграли свою роль – но он подчинился. С размаху ударил генерала ногой по голове, потому что связывать времени не было, взвалил себе на плечо.
– Готов!
Пистолет я выронил, и искать его не было времени – но я помнил, где лежит автомат Калашникова с барабанным магазином – семьдесят патронов в моем распоряжении, если магазин набит до конца. Конечно, чужой автомат – это риск и риск серьезный, но в случае с Калашниковым риск сильно сокращается, потому что он будет стрелять, если даже его не чистить полгода. А эти парни – не террористы, они были обучены своему ремеслу уже несуществующим государством и знали, как обращаться с оружием.
Для того, кто прошел армию, ежедневная чистка оружия – своего рода ритуал, без которого нет жизни.
– Avant! [76]
Прыгая через ступеньку – могу представить, каково было Патрису, ведь он нес на себе человека, а ступеньки остались все такими же склизкими от грязи – мы ссыпались вниз как раз до того, как хлопнула то ли дверь, то ли ставни, и кто-то обдал улицу пулями. Длинная автоматная очередь прошила узкий каменный коридор, со всех сторон завизжали рикошеты.
Если кто-то догадается бросить гранату через окно – кранты!
– Allez-y! [77]
Патрис тяжело протопал мимо, я пробежал еще пару метров, обернулся, встав на колено. Если я что-то понимаю в этом деле – они сначала услышали перестрелку, вот прямо сейчас они выскочили на улицу и обнаружили, что генерала Абубакара Тимура след простыл, а трое их дружков мертвы. Что они потом сделают… к гадалке не ходи. Бросятся следом – раз, попытаются как-то обогнать нас и отрезать, запереть в этом каменном лабиринте – два. Бросят гранату перед тем, как выйти на лестницу… вряд ли в любом случае успею либо прикрыться, либо… Не знаю, можно ли нас обогнать… если мы драпаем со всех ног, но… они здесь свои, а мы здесь чужие. И будем чужими.
Всегда.
Интересно, для чего была эта граната… Похоже, это не совсем телохранители, у них задача – не дать взять живым генерала в критической ситуации. Потому-то они и стреляли в спину нам, хотя понимали, что могут случайно угодить в генерала. Возможно, они не исламисты, а приставленные кем-то к генералу соглядатаи. Возможно, генерал знает что-то серьезное, и он не должен попасть ни в руки русских, ни в руки французских спецслужб. Теперь его жизнь не имеет значения, и нам им не прикрыться.