Я покачал головой.
– Поменяйте местами причину и следствие. Ислам – религия общины. Община – способ самозащиты людей от того, что вы отнимаете у них землю. Дайте им возможность зарабатывать на жизнь – это отвратит от ислама больше людей, чем пули.
Генерал зло смотрел на меня.
– Вы говорите, как социалист.
– Нет, как практик…
Идиоты… Франция вообще страна больших идиотов, мы хорошо изучали ее историю. Держава, претендующая на мировое господство, свалилась в революцию. Трибуналы, выносящие смертные приговоры за «отсутствие гражданских чувств» – надо же придумать. Озверевший народ… захватив одну из придворных дам, они отрубили ей голову на гильотине, и кому-то пришла в голову идея преподнести голову сей дамы в подарок Королеве, которая тоже ждала казни. А по пути они завернули к куаферу, чтобы тот изобразил на отрубленной, измазанной кровью голове некое подобие придворной прически. Вот таков был этот народ – ничуть к сему времени не изменившийся [91] . И жаль, что в то время не было Антикоммунистического фронта.
Недобрый, и становящийся все более недобрым, разговор прервал человек в белом халате, накинутом поверх военной формы. Они все здесь так ходили… врачи долбаные.
– Он раскололся, месье генерал, – сообщил человек, – дал слабину.
– Что он говорит? – быстро спросил Бельфор.
– Ничего, месье генерал. Он требует русского. Говорить будет только с ним.
Генерал остро глянул на меня.
– Значит, кто этот человек, вы не знаете, князь?
– Слово чести.
– Хорошо, – решил генерал, – постарайтесь расколоть его. В наших же общих интересах…
Французы постарались. Как следует постарались, при нас такого в Персии я не видел. Видимо, девяносто лет вялотекущей войны кого угодно превратят в зверя. Французы использовали электроток и зубную машинку, причем переборщили…
Я постучал в дверь – мне открыли, за ней стоял сержант Легиона.
– Приведите его в порядок, – сухо сказал я, – позовите врача. Так я работать не буду.
Легионер взглянул на меня подозрительно, но отправился за врачом. Я посмотрел в большое зеркало… можно деньги поставить на то, что оно без амальгамы, одностороннее. Знаком показал, что я думаю обо всем об этом…
Пришел врач. Точнее – армейский санитар. Приведение допрашиваемого в порядок заняло минут двадцать, все это время я молча сидел и думал. Опыт Персии научил нас не доверять информации, полученной под пытками: на Востоке живут прирожденные лгуны, они соврут все, что угодно, чтобы избежать боли. Но этот человек был кем-то другим, он родился не на Востоке – готов был поклясться.
– Месье…
В глазах санитара я уловил некую нотку сочувствия мне. Должно быть тяжело здесь работать человеку, который давал клятву Гиппократа.
– Мы сделали все, что возможно. Только не использовали обезболивающее, это может повредить допросу.
– Он не свалится в шок?
– Нет, если только не продолжить.
– Хорошо, благодарю.
Санитар кивнул и вышел. Со стуком закрылась дверь. У меня был, по сути, только один козырь – прослушанный в машине разговор. Из которого я понял далеко не все – все-таки не так хорошо знаю фарси, как хотелось бы.
– Продолжим с чего начали, – сказал я. – Ты слышишь меня? Какой язык предпочитаешь?
– Можем… – неизвестный скривился от боли в зубах, – говорить на твоем. На русском.
– Откуда ты его знаешь? – поинтересовался я.
– Учил… в школе.
– Ты русский?
– Не важно…
Идиоты. Эти идиоты решили, что самая лучшая пытка для человека, который должен заговорить, – это сверлить ему зубы, а потом воздействовать на зубные нервы током. И нас они называют варварами…
– Мы можем общаться письменно. Хочешь, дам карандаш и бумагу?
Неизвестный усмехнулся. Кивнул в сторону стекла.
– Что ты хочешь?
– Что я хочу… я назову тебе свое имя. Настоящее. Россия потребует моей выдачи.
– Есть за что?
– Есть…
– Говори.
Неизвестный скривил губы в улыбке.
– Ротмистр… Ежи Соболевский… теперь иди в посольство и… сообщай… москалина…
Сказанное было столь невероятно, что я подошел ближе, чтобы рассмотреть лицо этого человека. Нет… совсем не похож.
– Ты лжешь.
Дело в том, что историю ротмистра Соболевского я хорошо знал. Хотя и не имел к этому прямого касательства.
Ротмистр Соболевский был другом Цесаревича Бориса, наследника польского престола, мужеложца и отцеубийцы. Который таинственным образом исчез из Польши, когда рокош подходил к концу, и до сих пор его не удавалось отыскать. Цесаревич собрал возмутительную компанию, почти что банду – и вместе они куролесили по Варшаве. В их числе был и кавалерийский ротмистр Соболевский.
Кроме того, ротмистр Соболевский был еще и зятем князя Священной Римской Империи Людвига Радзивилла. Который служил казначеем при Польском дворе Романовых. И при котором – пропала большая часть польской казны…
– Сообразил? – проговорил Соболевский. – Вижу… сообразил. Иди в посольство и требуй…
– Требовать вы будете дома, сударь. Мне нужно что-то еще.
– Что… тебе нужно еще?
– О чем ты говорил с Тимуром?
– Перестань… не знаю никакого Тимура.
– Знаешь. О чем ты с ним говорил? Ты говорил с ним про деньги, так? Деньги, пайса. Где ты научился фарси?
– Какой… фарси?
– Язык. На котором в Персии разговаривают. Фарси. Не ври мне, иначе я не смогу тебе помочь. Вы ехали по дороге и говорили про деньги. Где скрывается генерал Абубакар Тимур?
– Я… его… не знаю…
– Мы не там ищем?! Где он скрывается? Он скрывается в Италии?
– Я… его… не знаю…
– Врешь! Где он скрывается? Кто ему помогает? Мы не там ищем? Кто ему помогает – католики? Ему помогает Ватикан?
То, что произошло потом, я запомнил на всю жизнь. Корил себя… хотя и понимал, что как бы я ни задал вопрос – блок бы сработал. Блок в памяти, вложенный туда неведомыми охранителями, неведомыми мудрецами, он – и сыр, он – и мышеловка, он – и мышь, все в одном. Пара слов – и все кончено: сторожок высвобождает пружину, и ловушка захлопывается. Финита. Возврата – нет.