«Я умру молодым, – почти без тени волнения думал Бродяга, разглядывая себя в отполированном подносе, заботливо подставленным цирюльником. – Им не понять, что происходит. Они хотят только золота. Что-то идет не так, но повернуть уже невозможно. Лишь бы Кузнец не подкачал…»
Когда утрясли продовольственную проблему, брат Рашид заговорил об оружии.
– У эмира есть железные повозки, которые ездят по пескам без лошадей и плюются огнем. У нас одно ружье на троих, мало пороха, еще меньше пуль.
– Где можно купить порох и пули?
Вскоре нашлось и то и другое. Снарядили посольство в Багдад, к верным людям. Долго спорили, как построить войска, чтобы никто не был обижен, наконец договорились, что нести вахту подле волшебной птицы будут все полки поочередно. Чтобы никого не обидеть. Пока уславливались о барабанных и факельных сигналах, прискакал гонец. Сообщил, что с северо-востока, от Исфахана, подошли еще три семьи туркмен и орда огнепоклонников. Они привели скот, много скота. Хватит на всех. Но они просили показать им чудесную птицу…
Старец вздохнул и стал собираться на очередное представление. Он всерьез стал опасаться, что превратится в юношу, пока достигнет цели. После каждой песни с Бродягой что-то происходило.
Пропали мозоли на ногах.
Прекратились утренний кашель и ломота в костях. Он снова мог приседать и даже отжиматься.
Появился нешуточный аппетит, и даже наметился животик. Выпали седые волосы со спины, с живота, отовсюду, разогнулись скрюченные ноги.
Голос стал звучным, мелодичным.
Однажды ему в шатер доставили шикарное зеркало в бронзовой раме. Бродяга взглянул в него ранним утром и… заплакал. Он узнал. Словно сквозь толстую туманную пелену он узнал того дерзкого юношу, которому впервые была предсказана судьба Белого мортуса…
«Лишь бы поспеть все закончить, в детство бы не впасть…» Он уже всерьез подумывал о накладной бороде и прочих атрибутах старости. Но кроме омоложения происходило еще кое-что.
Он забывал стих.
Точно так же, как появлялись приметы грядущей юности, от него, строка за строкой, убегал великий стих. Бродяга не хотел думать, что же произойдет с ним, когда стих кончится. Одна песня Феникса иногда стоила ему слова, а порой – целой строки. Бродяга опомнился, когда убедился, что не может воспроизвести уже треть поэмы. Он повелел принести перо и бумагу, но скоро убедился в полной бесполезности этих замечательных изобретений.
Разве можно выразить на бумаге клекот орла? Дуновение самума? Гулкую прохладу колодца?
Стих растворялся во времени. Птица с чудесной женской головкой питалась тем, что когда-то подарили Белому мортусу умирающие.
– Нам не понадобится много пороха и патронов, – сообщил Вершитель вождям. – Мы не станем убивать тех, кто не поднимет против нас оружие. Вы должны помнить, что все люди – это братья и сестры, и у всех нас один владыка там, наверху.
Бедуины слушали его, качали головами, соглашаясь. Горцы тоже соглашались, и темноликие люди, пришедшие из Исфахана, не находили, что возразить.
И все же Вершитель чувствовал холодную пустоту в их душах. Они ежедневно молились, но не верили собственным словам.
Чтобы не обижать обе враждующие группировки, Бродяге пришлось позволить детям гор и детям песков совместно нести вахту по охране своей персоны. Это здорово осложнило ему жизнь: в самой арбе под навесом крутились теперь не трое, а шестеро вонючих, шумных мужиков, к тому же не понимающих друг друга. Даже горцы, к примеру, азеры и курды, говорили на совершенно разных языках, а с кочевниками привыкли изъясняться жестами.
Пополнив запасы, громоздкая неуклюжая армия еще больше отяжелела. Бродяга неоднократно пытался проводить маневры, пытался добиться хоть какого-то порядка в построениях, но у него всякий раз опускались руки.
Они достигли Железной стены ночью.
С гребня бархана Вершитель наблюдал, как волнующееся черное море затопило узкую светлую полоску перед барьером. Затем море как будто стало понемногу превращаться в зеркало. То тут, то там зажглись огни, начали перемигиваться с низкими южными звездами, запылали факелы, раскинулись белые шатры. Позади наплывающая темная волна казалась бесконечной; лидеры давно сбились со счета, пытаясь провести в войсках перепись. Над темной волной катилось облако пыли, затмевающее свет звезд.
– Ты прикажешь наступать прямо сейчас? – спросили горцы. Серебро на их одежде еле просвечивало сквозь слой мелкой песчаной пыли. Вокруг себя Бродяга видел только глаза.
Он посмотрел на юг, ожидая толчка из глубины души. Здесь заканчивались владения песка, под ногами ощущалась каменистая, рассохшаяся почва. Железная стена походила снаружи на остов футбольного стадиона, или на лежащую на боку телебашню. Ее когда-то собрали из могучих трубчатых конструкций, сварили в нужных точках, затем полости залили раствором. Сухой климат нисколько не повредил металлу. Стена возвышалась над местностью на добрых двадцать метров и имела отрицательный уклон. Копать под нее казалось бессмысленным, Бродяга чуял, что под землей их встретит тот же армированный бетон. Пробираться через верх…
Подскакал брат Михр. Верблюд под ним поник от усталости, но сам кочевник казался сделанным из стали.
– Вершитель, взгляни на запад. Там можно пробраться… Халифы каждый год чинят пролом, но находятся новые смельчаки. Некоторые их называют безумцами, потому что оттуда труднее вернуться, чем войти туда…
Бродяга увидел. Вероятно, русло реки заполнялось водой не каждый год. Стена здесь просела, несколько труб треснули, многотонная масса под собственной тяжестью сдвинулась – на метр, не больше. Но этого оказалось достаточно, чтобы возникли разрывы. Их действительно неоднократно законопачивали, заливали свежим раствором, но влажная почва после осенних дождей тащила стену за собой. Получилось что-то вроде громадного тромба на железобетонной вене.
– Здесь можно подняться? – недоверчиво спросил Бродяга, задрав лицо к звездам. Неожиданно для самого себя он впервые усомнился в успехе. До сего момента он не представлял, с чем придется столкнуться. То есть представлял, но гнал эти мысли прочь.
– Как ты думаешь, брат Михр, они следят за нами?
– Никаких сомнений, Вершитель. Наверху, на стене есть часовые. Они скачут по гребню стены на железных конях. Несколько ловких парней могли бы проскользнуть, но не сто и, конечно, не много тысяч.
– А как мы поднимем коней и верблюдов? – Бродяга рассматривал самую крупную трещину. Он спешился и подошел к стальному монстру вплотную. Стена нависала над ним, словно на землю упала другая планета и закрыла половину неба. В трещине пел ветер. У земли в нее едва получилось бы просунуть руку, а на высоте трех метров пролез бы щуплый мужчина. Еще выше две гигантские скобы, каждая по полметра в диаметре, отскочили друг от друга, такой же огромный швеллер выгнулся дугой, там в трещину пролезли бы уже трое.