– Ну вот, славно, что хоть это признал, – показал клыки дедуля. – Теперь давай меняться. Только злата али каменьев не проси, не дам. Справишься, оживлю тебе Феникса, делов-то на час… Ладно, что хочешь воистину, раз уж пришел, кровь с молоком?
Артур подумал.
– Хочу увидеть ад.
– Опаньки, – китоврас и Кощей растерянно переглянулись. – Эка тебя крутит… Но я так и смекал, что каменьев просить не будешь.
– Про вас говорят, что охраняете вход в ад. Я в ад и в рай не верю. Хотелось бы убедиться.
– В рай – не верь, это правильно, – приободрился дед Кощей. – Ну что жжж… русскому человеку, как гриться, вечно надо самому ручками пощупать. Лады. Не пожалей только.
– А что мне надо делать?
– А разве, чтоб попасть в ад, надо что-то делать? – хохотнул китоврас. – Зажмуриться надо, и ты – там…
…Он видел толпу деревенских женщин, таких, как показывают в исторических фильмах про русскую глубинку. Нет, не киношных, эти были слишком костлявые, с болезненно раздутыми суставами, в ссадинах и струпьях, в изорванной одежде… Три шли ему навстречу, и не шли, а почти бежали вприпрыжку, пританцовывая, по самому центру широкого проспекта, по черному, мокрому асфальту, прямо по разделительной полосе.
Ковалю показалось диким сочетание средневекового маскарада и современной улицы, но поразмышлять на эту тему он не успел, потому что троица танцовщиц приближалась, и надо было куда-то прятаться…
Он не мог понять, откуда взялась уверенность, что следует непременно укрыться, что ни в коем случае нельзя попасться этим полудиким крестьянкам в руки. Они не махали оружием и, казалось, не замечали его, но было в их ритмичном раскачивании что-то угрожающее, что-то граничащее с безумием…
Женщины приближались, а тьма за ними заколыхалась, выпустив следующую шеренгу бледных фигур. Теперь послышалось пение, и Артур каким-то образом узнал мелодию, хотя никогда ее раньше не слышал.
Он попытался издать хотя бы один слабый звук, но не смог даже пошевелить языком.
Вокруг расстилался сумрак, скорее похожий не на обычную ночь, а на солнечное затмение. Артур не мог оторвать взгляда от мрачной процессии, но краем глаза ловил множество тусклых огней, возникших по сторонам. Огни плескались, будто свет доходил сквозь толщу воды, будто морось крала у света силы.
В сыром ночном воздухе нарастало заунывное пение, что-то неуловимо-знакомое, угадывались русские слова, но в целом непонятно, громче и громче, сопрано фальшивило, сбивалось на истерический визг. Ливень молотил, не переставая, одежда тянула к земле.
В душе расправляла крылья жуткая тоска.
Первыми надвигались трое, с ввалившимися глазами, с распущенными космами, насквозь промокшими под дождем, наряженные в грязные рубища до колен.
А толпа женщин уже совсем близко, и слышно шлепанье босых пяток по лужам, и деревянный стук, вроде кастаньет, и лучше бы они не пели, но они пели так, что мороз по коже…
Первая женщина прижимала к груди какой-то прямоугольный предмет – оклад? книгу? икону?.. Ее распахнувшийся в крике рот открывал беззубые десны, слюна струйкой свисала с подбородка. Слева от нее ковыляла, припадая на изъеденную язвами ногу, другая, гораздо моложе. Она бережно несла в руках что-то вроде аквариума с крышкой, и Артур, прищурившись, разглядел в стеклянном ящичке несколько зажженных свечей и что-то еще…
Но третья выглядела запущеннее прочих. Самая молодая, седая, крепкая, в сползшем с костлявых плеч балахоне, шла, сложившись, как бурлак, почти касаясь повисшими патлами асфальта. На ее оголившейся спине ходуном ходили мышцы, в разрыве ткани виднелся позвоночник, его пересекали багровые полосы… от плетки?
Два широких ремня крест-накрест, как парашютное снаряженье, обхватывали ее грудь и тянулись дальше, назад, волоча за собой… О, господи, и не ремни вовсе, а конская упряжь, а позади две толстые бабищи с раздувшимися животами впряглись в плуг, и рвался асфальт, прямо там, где двойная сплошная!
Он наблюдал, как ширится щель, а дальше, за беременными, подвывали дискантом и пританцовывали десятки полуголых теток.
Их было не три, а, наверное, в десять или в сто раз больше; перепонки уже ломило от их тоскливого воя на трех нотах. Они надвигались сплошной белесой лавиной, как селевой поток… Но Артур не смотрел в лица, он не мог оторвать взгляд от того, что несли вслед за беременными «землепашцами», точнее – уже не несли, а волокли по асфальту, вцепившись множеством жилистых, совсем не женских рук.
Голый подросток. Его сын.
Его держали за лодыжки и за кисти рук, лицо было невозможно разглядеть, голова его запрокинулась, ударялась о землю, о куски асфальта, летящие от лезвия сохи. На теле мальчишки не осталось живого места, ноги, живот и грудь превратились в сплошную рану. Из локтя левой, вывихнутой в плече руки торчал обломок кости, на бедрах и в паху кожа висела лоскутами, а с гениталий и затылка капало прямо в дымящуюся, свежую борозду…
Артур почувствовал подступающую тошноту и сквозь отвращение успел еще раз удивиться, как это может во сне тошнить; и тут ближайшая молодуха, со свечками в аквариуме, не прерывая воя, уставилась ему в глаза и оскалилась вдруг, как лошадь, вывернув обе губы, обнажив коричневые пеньки зубов…
– Нет! Не надо больше, хватит, хватит! – схватился за голову Коваль. – Я и так все это знаю.
– Что ты знаешь? – удивился кентавр.
– Я знаю, что мой сын ни на что не годен.
– Ты снова нечестен с нами, – опечалился Кощей.
– Да отвык я говорить правду, – повинился Артур. – На моей работе разве правду говорят? Я знаю, что мой сын… в случае, если понадобится… не сможет управлять страной.
– Уже лучше, – хлопнул в ладоши старик. – Вишь, раз себя отпустил малехо, можно и в настоящий ад прыгнуть.
…Пол в прихожей больше не радовал блеском паркета. Вместо теплого дерева подошвы ощущали шершавую поверхность гранита. Грубо притертые квадратные плиты, между которыми шелушились жилки раствора, покрывали всю поверхность пола от входной двери президентских покоев до ванной, а у поворота в малую столовую, где раньше начинался плотно приклеенный гобелен, теперь стелилось нечто абсолютно незнакомое. Какие-то золоченые кисти, бахрома, а дальше – золото на глубокой синеве, роскошный и совершенно невозможный в своей вакхической роскоши ковер.
…Спокойно, главное – не паниковать. Недаром Клопомор предупреждал, что их розыгрыши добрыми не назовешь. Черти, я ведь просто просил показать кусочек преисподней…
Артур не решился приближаться к синему ковру. Вместо этого он повернулся и зашагал назад по коридору. Только пройдя десяток шагов, он обнаружил, что коридор не кончается. Напротив, он удлинялся с каждым шагом, а пол приобрел явный уклон вниз. Изящный журнальный столик, стоявший в тупичке, обернулся мелким коричневым пятнышком. Ковалю казалось, что он смотрит в жерло бесконечного прямоугольного короба.