Проблем с билетами не было никаких. Освобождение Щукина совпало с тем периодом в стране, когда население вплотную подошло к той грани бедности, за которой начинается нищета. Не удивительно, что многие не могли себе позволить навещать родных, близких и друзей, живущих в других городах. Большинство пассажиров железнодорожных линий представляли тогда только зарождавшийся средний класс. Причем все эти «зародыши» были выходцами из среды так называемых «новых русских» – мелкие сошки, безымянные подручные, а то и просто «шестерки». Вот с одним из таких субъектов и столкнулись в вагоне-ресторане Щукин с Куликовым.
Юрий в тот вечер здорово выпил. Раскачиваясь по большой амплитуде в такт движению вагона, Куликов рассуждал о превратностях судьбы, вопя на весь ресторан и приправляя свою речь отборнейшим матом и тюремным жаргоном. Щукин, привыкнув за два дня, не обращал на его вопли никакого внимания, увлекшись разговором со своей соседкой по столику. Впрочем, девушка постоянно отвлекалась от беседы, глядя на Куликова широко раскрытыми от удивления и испуга глазами. Наконец Николай не выдержал.
– Слушай, Кулик, базарь потише, – слегка поморщившись, проговорил он и несильно пнул ногой распоясавшегося приятеля. – Уши уже от тебя пухнут.
И в этот момент Щукин получил поддержку, которой не ожидал. Какой-то расфуфыренный боров, сидевший за столиком позади Куликова и соривший деньгами в меру своих гоблиновских возможностей, резко обернулся к Юрию.
– В натуре, пидор, пасть свою захлопни, – вызывающе проговорил он.
В следующую секунду он уже орал благим матом, сползая со стула под стол и зажимая рукой колотую рану в правом плече, почти у основания шеи. Никто в вагоне даже не успел понять, что произошло. Лишь Щукин увидел, как взбешенный замечанием гоблина Куликов выдернул откуда-то из рукава финку. Николаю помешал стол, остановить удар он не смог. Всей его реакции и свободного пространства хватило лишь на то, чтобы слегка отклонить руку Куликова. Но второй удар бывшему зэку он нанести не дал. Перевалившись через столик, Николай перехватил занесенную руку и болевым приемом заставил Куликова выпустить нож…
Их обоих, раненого гоблина, его подругу и еще какого-то мужчину, согласившегося быть свидетелем, менты ссадили с поезда на следующей станции. Щукин с легким сердцем дал свидетельские показания против своего попутчика. Он не испытывал никаких угрызений совести. Куликов был конченым человеком. Зона не исправила, а сломала его. Куликов рано или поздно непременно вернулся бы назад.
Сам же Щукин знал, каким образом построит свою жизнь на воле. Образование с судимостью он получить не мог, как не мог найти хорошую работу. Но в нищете Щукин жить не собирался. Он знал, что в мире есть масса людей, которым стоит помочь избавиться от излишков капитала. Именно этим Николай и собирался заняться.
Но сначала стоило подготовить себе тылы. Для всех – для своих родителей, для бывших сокамерников, даже для господа бога – Николай должен выглядеть добропорядочным человеком. Этаким херувимом без крыльев. Щукин собирался вести двойную жизнь.
Он уехал, оставив Куликова в следственном изоляторе какого-то провинциального городишки. Николай начал новую жизнь. Он стал тем, кем хотел стать, – волком-одиночкой, отрекшимся от семьи и друзей, порвавшим с прошлым. И вот уже более пяти лет он просыпается в мягкой постели, а не на тюремных нарах; целует по утрам очередную женщину, а не котелок с баландой. Просыпается и чувствует себя свободным и счастливым…
…Впрочем, не в это утро! О какой свободе могла идти речь, если надо было развлекать Ларису весь следующий день. Проблему следовало решить. Николай хмыкнул.
– Что ж, справимся и с этой задачей, – сказал он.
– Ты меня зовешь, милый? – раздался из гостиной голос Шевцовой. – Одну секунду. Твой завтрак уже готов!
– О боже, только не это, – пробормотал Щукин и тут же натянул на лицо счастливую улыбку – Лариса входила в комнату с подносом в руках.
Шевцова в этот раз решила ограничиться в своих кулинарных изысканиях обычным омлетом. Получилось у нее не слишком вкусно, но Щукин, стоически удерживая на лице блаженную улыбку, в один присест проглотил всю порцию, чем очень удивил свою подругу.
– Ой, Коленька, я и не думала, что ты к утру так проголодаешься, – глупо хихикнув, проговорила она. – Подожди минуточку, сейчас я приготовлю еще что-нибудь.
Щукина едва не замутило, но он героически сдержал этот порыв. Решив использовать старый трюк, он отрицательно покачал головой и, протянув руки в направлении Ларисы, плотоядно произнес:
– Никаких минуточек. Теперь я хочу десерт!
– Щаз-з-з. – Лариса со смехом увернулась от объятий Щукина. – Этот десерт получишь вечером. А пока довольствуйся кофе со сливками и печеньем… Нет, ну честно, Коленька, я на работу опаздываю!
Щукин состроил недовольную гримасу и, позволив подруге выпорхнуть из спальни, принялся за кофе. Когда с ним было покончено, Николай выбрался из кровати и принялся одеваться.
Этим утром Николай не стал провожать Ларису до работы. Сославшись на срочные дела, Щукин поймал подруге такси, а сам поехал к Дыбину.
Как и обещал вор в законе, новая машина уже ждала Щукина во дворе. Правда, это была всего лишь навсего подержанная «десятка», но выбирать Николаю не приходилось. Погони по Москве он устраивать больше не собирался, а для неспешного передвижения подобная тачка вполне годилась. Щукин оборвал на полуслове Купона, начавшего оправдываться, что не нашел к утру «чистую» иномарку, а затем поднялся в дом, чтобы поздороваться с Дыбиным.
Вор в законе встретил его в махровом полосатом халате, очень сильно напоминавшем туркменский национальный костюм. На лице толстяка не осталось никаких следов вчерашнего кутежа. Дыбин пребывал в агрессивном настроении и, едва завидев Николая, входящего в дом, поднялся к нему навстречу.
– Слушай, Колек, тут такая мысль появилась, – проговорил он, протягивая Щукину руку для приветствия. – Миниатюрненький диктофончик не хочешь с собой захватить?
– Даже не уговаривай! – резко ответил Николай. – Я и так для тебя делаю больше, чем должен. А если у твоего союзничка меня разденут догола? Из-за тебя придется башку под пули совать? А у меня еще, между прочим, даже детей нет.
– То, что детей нет, наоборот, хорошо, – хмыкнул Дыбин. – Ладно. Про диктофон забудь. Это было просто предложение подстраховаться…
– Да что ты так суетишься? – перебил его Щукин, опускаясь в кресло и закуривая сигарету. – Чем тебе Роговский не угодил? Совсем недавно корешами были, а теперь подозреваешь его хрен знает в чем.
– Не хрен знает в чем, а во вполне конкретном заговоре, – буркнул толстяк, опускаясь напротив Николая. – Не нравится мне, что вокруг творится. Репортер этот гребаный, слежка за тобой. Базары вчерашние Роговского мне не нравятся. Да и вообще, жалею я, что позволил Быку одному с Дурновым переговоры вести.
– А кто такой Дурнов? – как можно равнодушнее поинтересовался Щукин.