Мы разложили в «фольксвагене» сиденья. Пенчо осчастливил нас: мол, ночевать завтра будем по-человечески, — и как-то уж слишком настойчиво предлагал нам отдыхать. Краснокожие, судя по всему, спать не собирались, вышли из машины и уселись на травке. От воды тянуло сыростью, мы с Инкой подняли окна, завернулись в плед, но я еще долго не мог согреться. Чисто автоматически я прикинул, сколько в баке солярки, далеко ли до ближайшей деревни, где есть полицейский участок, и какая у Пенчо может иметься версия на этот случай. Скажем, я бы, на его месте, обвинил меня в угоне…
— У тебя была когда-нибудь настоящая мечта? — Инна ткнулась мне в щеку ледяным носом. — Я имею в виду такая мечта, чтоб просыпаться ночами и лежать, глядя вверх, и только об этом и думать? Вот такая мечта для меня Юкатан.
— Почему Юкатан? Почему не Ямал? — предложил я более достижимую цель.
— Я не знаю… — Она оставалась серьезной. — Существует еще одно место, Гранд-Каньон в Соединенных Штатах, туда тоже было бы здорово попасть.
— Я видел только в кино.
— А я вижу его во сне. Мне плакать хочется, когда открываю глаза и понимаю, что всё это только снилось.
— И что ты там во сне в каньоне делаешь?
— Ничего. Я там телесно как бы не присутствую. Ностальгирую. Острейшее чувство, словно тоска по родине. Мы с Робертом планировали туда поехать и начали уже копить деньги. Не так много и надо, тысячи четыре…
— Ого, это немного?
— Можно же накопить, согласись. Мы, пока еще в Риге работали и у Роберта была фирма, откладывали, а потом началась эта Германия, и всё как-то рухнуло, тысячи все разлетелись. Я собрала кучу материалов про этот полуостров, про древние индейские памятники, про туристические маршруты. Я даже загадывать боялась, смогу ли туда добраться, разочаровываться не хотела.
Если она играла, то лучшей актрисы мне видеть не приходилось. Полнейшая, стройная бессмыслица, ни одной контактной точки с происходящим. Но что-то же этой абсурдной схемой движет? Драные шлепанцы старика и пять тысяч евро на булавки… Один банк обчистили, и везут ее в другой? На шухере поставят или в форточку ночью пропихнут?
— И что бы ты там делала? — вернулся я к разговору. — Искала древних тольтеков?
— Я думаю, когда я туда попала бы, — она обняла меня под пледом, — мне бы пришло озарение, куда идти и что делать. Но скорее всего, идти никуда не придется. Вероятно, будет важнее сесть и послушать… Послушать ветер, понимаешь? Я верю, что как раз там находится конец моего пути, то место, куда стремится моя истинная сущность.
— Так ты там собираешься жить оставаться?
— Не обязательно. После того как я осуществлю свою мечту, кто знает, что со мной произойдет. Многие вещи могут показаться абсолютно неважными, понимаешь? Наверное, я смогла бы опять петь, но не так, как раньше. Мне почему-то кажется, я нашла бы совершенно иное звучание, совсем другую подачу… Во всяком случае, во мне исчезнет всё плохое. Расплывется, как синяк.
— То есть достаточно красиво запеть — и расплывется всё плохое?
— Милый Герочка, я не вижу ничего смешного… Тебе не приходило в голову, что все мелкие пакости, которые мы замышляем, происходят от бездарности? Если я целиком сумею окунуться туда, где я чего-то достигну, мне станет не до пакостей.
— Стой, стой, стой! Стало быть, коли мне медведь на ухе повалялся и рисую я, как та птица, значит, до конца дней останусь мелким подонком?
— Тебе подонком стать уже не суждено, не надейся.
— С чего бы это? Всё, что я умею, — гонять «КамАЗы» от Питера до Сибири, грузы подбирать… Ни нижайшего полета духа! С твоих слов получается, я в любой момент способен на гадость, а какой-нибудь там авангардист, измазанный в краске, — он почти святой.
— Зачем так сердито? Герочка, я стараюсь не тратить время на пустых мужчин. Я же чувствую, в тебе, несомненно, что-то есть. Я всегда это чувствую, в мужчинах, по крайней мере. Например, даже если он богат, но деньги достались ему легко, случайно, если он не приложил усилий, значит, он внутри пустой. А это очень страшно, пустота стремится себя чем-то заполнить. У человека внешне может быть всё замечательно, но если он не одержим хоть малюсеньким даром, то… Впрочем, ты не такой. Возможно, ты просто не хочешь мне сказать…
Я слегка запнулся. Да, кое-что ей явно знать не полагалось…
— Ладно, замнем насчет меня. Так ты станешь в Мексике второй Эллой Фицджеральд?
— Как я могу заранее знать, кем я стану?
— Ты увидишь мир под другим углом?
— Смотри-ка, а ты догадливей, чем кажешься с первого взгляда…
Я ущипнул ее за бок, она взвизгнула, принялась колотить меня в живот. Некоторое время мы катались по сиденью и сражались, затем я победил, положил ее на лопатки и взял в заложники ее язык. Спящий океан выдыхал горькой, тревожной сыростью. Наползающие волны монотонно перешептывались с мокрой галькой. Позади, по хребту невидимой горы, редкими светлячками пробегали огни машин. Среди скалистых обломков багровым огоньком метался кончик сигареты Хосе. Он курил, пряча окурок в кулаке, как делают солдаты в наряде, и смотрел на воду. Пенчо отсутствовал. Под капотом потрескивал остывающий двигатель.
— Давай?… — она расстегнула на мне ремень.
— Ты что? Они сейчас вернутся.
— Не вернутся. Парни лягут снаружи, — Инка укусила меня за подбородок. Чужое присутствие превращало ее в весеннюю кошку. — Пенчо важно, чтобы я выспалась. Если бы я не сказала, что ты мой мужчина, он бы и тебя выгнал на берег.
Извиваясь под копной одеял, стягивала с себя джинсы.
— Мог бы и помочь, это же мужская работа…
Я помог, а после еще помог, потому что и свитера, и блузка рукам моим мешать стали. Голой прохладной спиной она терлась о мою рубаху, словно змея… Я разглядывал ее наготу в бликах молодого, открывшегося вдруг месяца, я вдыхал запах ее пота перемешавшийся с соленым дыханием моря, и дрожь ее накатывала на меня волнами всякий раз, как я подтягивал ее к себе в извечном мужском стремлении стать как можно ближе… Словно вожжи, дернув на себя концы моего брючного ремня, она зажмурилась от предвкушения… И, угадав в моем ритме начало завершения, перекатила меня, не выпуская вожжей, на спину и сама упала сверху, пяточками упираясь в соседние кресла. Автобус ходуном ходил от нашего вальса. Она косила блестящим, влажно-бесстыдным глазом, вобравшим в зрачок отражение Млечного Пути, в сантиметре от края моего глаза… Обнажив десны в оскале, прогнулась, подставляя шею под укусы… И в последнюю секунду вырвалась… Сломалась в азиатском поклоне, далеко внизу колдовала. Ой, как выстрелил…
Месяц окончательно освободился от низких туч. Мы опустили стекло. Я курил в форточку, подражая Хосе в конспирации, она лежала у меня на коленях, распахнув роскошные ресницы навстречу звездам. На бережке, метрах в двадцати, завернувшись в пончо, поджав пятки, спал водитель. Молодой бодрствовал, прислонившись к камню, лицом к воде. Пенчо, как и в прошлую ночь, видно не было. Пропадал в темноте со своим грузом. Я в порядке домашнего задания повторял про себя номера всех трех машин, на которых нам довелось покататься.